Среди самцов - Фиона Уокер

Она кивнула и пошла прощаться с Мунго и его гостями. Странное дело, в этой компании она чувствовала себя совсем как в кругу семьи, чего нельзя было сказать о вчерашнем дне, когда она находилась с людьми, многие из которых являлись ее настоящими родственниками.

— Может, ты хочешь заехать в больницу и узнать, как обстоят дела у сестры? — спросил Джимми, когда они залезли в кабину пикапа.

Одетта покачала головой.

— Монни не захочет меня видеть. Мое присутствие будет напоминать ей о том, что Крэйг сбежал и ее бросил.

— Чушь! Ты не имеешь к этому никакого отношения…

— Я знаю Монни, — твердо сказала Одетта. — Она уже привыкла увязывать исчезновение Крэйга с моей скромной персоной. Нет, без меня ей будет гораздо лучше. К тому же за ней присматривают мать с отцом, так что я ей не нужна даже в качестве сиделки.

— Как скажешь, — пробормотал Джимми, выруливая со двора на улицу. Это выражение — «как скажешь» — Джимми почерпнул из сериала «Лондонцы». Используя его, он как бы перекладывал ответственность за решение важных проблем на другого человека, и это ужасно бесило Одетту.

Новорожденная дочурка Монни приоткрыла сморщенные красные веки и посмотрела голубыми с поволокой глазами на своего папашу.

— Красивая, правда? — всхлипнула от полноты чувств Монни. — Вся в папочку.

Он сунул ребенку палец. Девочка крепко сжала его в своей крохотной сморщенной ручонке.

— Такая же красавица, как ее мамочка, — сказал он хриплым от волнения голосом.

— Тебе пора идти, — сказала Монни. — Отец и мать будут здесь с минуты на минуту. Нехорошо получится, если они тебя здесь застанут.

— Да знаю я… — Он еще некоторое время смотрел на крошечное личико дочери. — Тогда я приду завтра. Не возражаешь?

Она кивнула и залилась слезами — не хотела, чтобы он уходил.

— Ты уж позаботься об этой крошке, ладно? — Он поцеловал Монни в лоб и вышел, тихо прикрыв за собой дверь палаты.

Когда они возвращались, Джимми был зол как черт и, высунувшись из окна, то и дело орал на водителей, которые, по его мнению, ехали или слишком медленно, или норовили слишком близко к нему прижаться. Одетта дипломатично помалкивала.

— Кто бы знал, как я ненавижу Лондон, — пробормотал Джимми, неласково поглядывая на какого-то мотоциклиста, который, как он считал, хотел его подрезать. — Ужасный город, ужасные люди, а водители — психи и придурки через одного. — Высунувшись из окна, он гаркнул: — Ну куда ты прешь, скажи на милость? Проваливай с дороги, не то я так поцелую тебя в задницу, что твой драндулет вылетит с трассы и станет спутником Земли!

— Между прочим, я родилась в Лондоне, — негромко заметила Одетта.

— Ну и что? Теперь-то ты не жительница Лондона, верно? — проворчал он. — Уверен, ты ненавидишь этот город ничуть не меньше, чем я.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что я знаю тебя лучше, чем кто-либо. Даже лучше, чем ты сама.

Одетта беспомощно закатила глаза к обитому кожей потолку салона, оставив всякие попытки настроить Джимми на позитивное восприятие действительности. Когда на него, что называется, «находило», он становился совершенно невозможным человеком — был злее, жестче, капризнее и упрямее обоих своих младших братьев, вместе взятых.

Впрочем, когда они выехали из Лондона, кривая его настроения потихоньку поползла вверх. Он уже не так часто орал на проезжающих водителей, а когда они пересекли границу Суррея, вставил в плеер кассету с национальной африканской музыкой и стал тихонько отбивать ладонью ритм на рулевом колесе. В салоне было тепло, и Одетта сама не заметила, как задремала. Ей приснилось, что они с Джимми расписывают стены ее спальни сельскими видами. В центре пейзажа находилась, разумеется, ее мельница. А потом ей привиделось, что Джимми подошел к ней сзади и нежно поцеловал ее в шею.

Когда она проснулась, машина стояла, а в салоне было темно. Только время от времени наливался алым кончик сигареты, которую курил Джимми.

— А я и не знала, что ты куришь, — прошептала Одетта.

— Ага, проснулась, — сказал Джимми, поворачиваясь в ее сторону. — Я бросил курить, когда приехал в Англию, но сегодня упросил Мунго дать мне парочку сигарет.

— Они выводят тебя из себя, да? Твои братья, хочу я сказать…

— Мунго совершенно себя не контролирует. Но это потому, что ему не хватает любви. Так, во всяком случае, он говорит, и я, кстати сказать, хорошо его понимаю. Что же касается Феликса, то он куда более уравновешенный тип, нежели я или Мунго. В принципе, он знает, чего хочет, и рано или поздно своего добьется — с помощью Фебы, разумеется, с которой они очень похожи. Нет, если честно, на братьев я зла не держу.

— Тогда на кого же ты так злишься? — осторожно спросила Одетта. — На отца, который не оставил вам денег? — Поскольку в салоне было жарко и накурено, Одетта опустила стекло и с жадностью втянула в себя прохладный вечерний воздух.

— А с какой стати отец должен был нам что-то оставлять? Он тратил то, что заработал своим трудом. Мы давно уже выросли и должны жить своим умом.

— В таком случае, — сказала Одетта, — ты злишься на себя. У тебя комплекс вины старшего брата, который хочет помочь младшим устроиться в жизни, но чувствует, что это не слишком хорошо у него получается. Тем не менее ты к этому стремишься. К примеру, предложил Фебе и Феликсу пожить у тебя на ферме. По крайней мере, им не придется платить за квартиру.

— Отец все оставил мне, — неожиданно сказал Джимми. В салоне похолодало, и он, выбросив окурок в окно, снова поднял стекло. — А Мунго и Феликса из завещания вычеркнул. Уж и не знаю почему. Но я бы с братьями обязательно поделился — если бы было что делить. Дом на Барбадосе никто пока покупать не желает, а проценты с переизданий отцовских книг поступают в основном на счета его многочисленных жен. Короче говоря, у отца под конец жизни почти ничего не осталось. Но братья могут подумать, что я, будучи единственным наследником, кое-что от них утаиваю. Это-то меня более всего и гложет.

— Феба говорила при мне о двух рисунках Пикассо, которые куда-то пропали, — сказала Одетта, засовывая чуть ли не по локоть замерзшие руки в глубокие карманы спортивных брюк.

— Да, у отца были рисунки Пикассо, — кивнул Джимми. — В молодости он был с ним знаком и, как ни странно, находился у Пикассо в большом фаворе. Папаша до такой степени ему нравился, что великий художник подарил ему два своих рисунка. Сейчас они стоят чертову уйму денег.

— Но они исчезли… Феба полагает, что их присвоила одна из жен вашего отца.

— Они в Англии, — со значением в голосе произнес Джимми.

— Значит, это ты взял рисунки, — с округлившимися от удивления глазами прошептала Одетта, — и контрабандой провез в Англию? Стало быть, они у тебя?

— Если бы они были у меня, — вздохнул Джимми, — я отдал бы один из них Мунго, а другой — Феликсу. Думаю, после этого на душе у меня основательно бы полегчало…