Когда явились ангелы - Кен Кизи

Заглядывает стажер по кличке Отказ и спрашивает:

– Не видел Старого Берта?

Отвечаю, что не видел, и он уходит, пердя. Вчерашнее чили.

– Я оуительно горд! Тем, что я здесь! Сегодня! – И вслед резкий глумливый смех, скорее строгание, чем стук молотка. Мне представляются белые кудрявые стружки, падающие на черные сапоги.

Кто-то бьет в наш большой колокол. Я кричу из окна:

– Эй, это тревожный колокол! Пожарный! Он не для баловства!

– У нас, – кричит с другой стороны Гарри, – все годится для баловства.

Громкий бряк! – это брошен охотничий нож в стену насосной будки.

Слышу голос Доббза снизу, с веранды домика. Он читает большую Библию бабушки Уиттиер, очень громко, о затруднениях Павла с коринфянами две тысячи лет назад. На его месте я бы понизил голос, учитывая вчерашние неприятности Забоя.

Один из «харлеев» разражается хриплым ревом – машина в течке. Черный автомобиль заводится, дважды сигналит, уезжает. Заводится еще один мотоцикл.

– Эй, народ! Ну-ка, послушаем всех!

Все: «Хаур, хаур, хаур…»

Гостья Дженнеке, датская конфетка, только проснувшись, стоит в дверях кухни полуголая, но с такой перекошенной от зубной боли физиономией, что никто не осмеливается подойти… смотрит на все, качая головой, – никогда не видала такого варварства в Копенгагене.

Высокий в гипсе ковыляет обратно, застегивая ремень. Доббз кричит из домика:

– Эй, расскажи нам историю твоей аварии!

Продолжая ковылять, тот говорит:

– Вжик. Трах. Кррак. Больница.

Дженнеке решает надеть короткое кимоно и идет с черствым пирожным кормить уток.

– Я оуительно горд… тем, что я здесь…

Заводятся другие мотоциклы, большинство – кашляют, ворчат, ревут – «Пое-пое-пое-хали!». И все смолкают. Задерживает Ужасный Гарри. Все-таки тормоза. Полетели, ёмть.

Приезжает черный челнок с прицепом. Какой еще рефрижератор? Никто им не говорил ни про какой рефрижератор.

Выходит Доббз, идет в мою сторону, качая головой – почему заводятся и глушат, – останавливается перед моим окном.

– Они как рок-группа перед концертом: настраиваются, бренчат, гремят, так долго ищут правильный ключ, что иногда это смахивает на музыку.

– Не очень-то, – говорю я, но про себя должен признать, что паразиты действительно ищут ключ. Может, даже правильный.

От этого треска могут сами отвориться ржавые ворота, и, черт побери, как же обидно будет, если мы этот момент пропустим…

Черный автомобиль влетает снова – без прицепа.

– Ты мне говоришь: «облом»? Когда я без тормозов, и передняя часть раздолбана, и у самого отходняк, ты мне говоришь: «облом». Иди ты знаешь куда…

– Вот у меня был облом, когда я завалился в метель, на прошлую Пасху, по дороге в Рино, со сломанной рукой, и никто меня на грузовике не вез. Так что сам иди туда же.

После вспышки – пауза, потом – возня с металлом, и снова стук ножа о насосную будку.

День тянется. Наконец-то ветерок шевельнул Божьи Глаза. Человек – должно быть, это президент и есть – сидит под яблоней, держась обеими руками за голову.

Запел жаворонок, звонко и не к месту. Снова выкрики на замасленном бетоне.

– Эй, знаешь что?

– Знаешь что, мне насрать что.

– Эй, знаешь что?

– Да знаю что… Я депрессанта хочу, вот что.

– У кого есть барбитал? У кого?

– Кто срет через перья?

– Эй, знаешь что? Я оуительно горд…

– Меня снесло по снегу на встречку, и чуть не попал под дизель…

– …тем, что я здесь…

– У кого есть желтая? Кругленькая желтенькая?

– …сегодня!

Появляется корреспондентка; ее нью-йоркский наряд встречают воем и свистом.

– Скидавай свои красные портки!

Нож ударяет в стену насосной. Судя по звукам, он нечасто втыкается.

– Эй, где Пацан-Паразит? Давайте вдуем Пацану!

– Да, где этот мелкий удалец оголец?

– Вдуть огольцу! Вдуть огольцу!

– Оголец уже дунул отсюда! – кричит Доббз из домика. – Утром в горы убежал, пока вы дрыхли, – с луком, стрелами и прочим.

– А-а-а, – откликаются хором.

В насосную будку ударяет нож.

– Ты, Люцифер! Сгоняй в магазин, привези чего-нибудь, пока ждем.

– Ага, бабу.

– Ага. Эй, красные штаны, – скука перемещается в плотский план, – возьми лучше у меня интервью.

– Ага, гоняй, гоняй кобеля.

Подбили Отказа вручную удовлетворить Стюарта. Эякуляцию пса приветствует гром аплодисментов.

– Знаете что? Я лучше его могу.

– Давай, Маленький Лу! Покажи!

– Гоняй, гоняй! Кончай, собачка!

– Ага! Я выиграл!

– Хрен ты выиграл. У Отказа он спустил на пол-литра больше, чем у тебя.

– Ну и что? Тебе нужно количество или нужно качество? У меня он до рощи выстрелил. Если речь о качестве, и тебе, и Отказу до меня километр дрочить!

– Люцифер, принеси воды.

– Слышь, Люцифер?

– Куда он, к черту, делся? Я руки хочу вымыть.

– Он поехал за пивом для Берта. Отказ, глянь, нет ли где шланга.

– Придумал! У цыпы зубы болят – давай ей Стюарт в рот запустит.

– Ага! Гоняй.

Снова черный автомобиль, как связной – из штаба на фронт и обратно.

Дженнеке нагибается над прудом, пробует, теплая ли вода. Хотя до нее полсотни метров, ее зад светится, как бакен, под прозрачным кимоно.

– Знаете что? Шведский стол мне ох как подошел бы.

Снова разговоры об отъезде и опасения насчет полицейских. Им удалось найти один шлем, и его надел Ужасный Гарри. Он в козьем загоне на четвереньках бодается с козлом Киллером. Дженнеке, любительница животных, ходит вокруг, подрагивая, руки в боки, негодует.

– Давай останемся еще на денек, – говорит один в виду ее титек.

– Корова тебе молоко дает. Я тебе не оральный хирург.

– Эй, где Старый Берт? Мы отваливаем, кто-нибудь видел Старого Берта?

Я иду пописать и застаю Старого Берта с пассажиркой Гарри, которая сушит голову после душа. Портативный проигрыватель стоит на сушилке – «Возьми… возьми еще кусочек се-ердца моего…».

Берт улыбается мне и виновато говорит:

– Через секунду уйдем…