О всех созданиях – больших и малых - Джеймс Хэрриот

Хелен вопросительно смотрела на меня, и я попытался слабо улыбнуться. Но обстановка была испорчена. Я начал что-то говорить ей, когда человек вновь обернулся с угрожающей настойчивостью.

Он опять посмотрел на меня враждебным взглядом.

– И я не думаю, что дело было в ее желудке, – заявил он.

– Вы не думаете?

– Нет, молодой человек, нет.

Он с неохотой оторвал глаза от моего лица и опять повернулся к экрану.

Эффект от второго нападения был усилен еще и тем, что внезапно в зале погас свет и мои барабанные перепонки едва не лопнули под напором звукового взрыва. Сначала пошли новости. Звуковая система, как и отопление, видимо, была настроена на залы размером с Альберт-холл, и на мгновение я согнулся, как от удара. Пока голос рассказывал о событиях двухнедельной давности, я закрыл глаза и попытался представить себе человека, сидящего передо мной.

У меня всегда проблемы с узнаванием людей вне их обычной обстановки, и я даже однажды обсуждал эту проблему с Зигфридом.

Он был в благодушном настроении.

– Это же так просто, Джеймс. Просите их называть свои имена по буквам. У вас не будет больше никаких проблем.

Я попытался применить этот прием однажды; фермер окинул меня непонимающим взглядом, сказал: «С-М-И-Т» – и поспешил прочь. Так что не оставалось иного выхода, как обливаться потом, вперясь глазами в недоброжелательную спину, и шарить в памяти. Когда с оглушительным звуковым взрывом новости закончились, я перебрал все визиты за три недели, но безрезультатно.

На несколько благостных секунд звук остановился, но затем грохот начался снова. Это был главный фильм сеанса, фильм о Шотландии должен был начаться позже, а про этот в афише было написано, что он – об истории нежной любви. Я не помню названия, но герои постоянно обнимались, что, наверное, было бы правильно, если бы каждый поцелуй не сопровождался хором громких чмоканий, которые испускали мальчишки в партере. Менее романтичные громко портили воздух.

Помимо этого, становилось все жарче. Я расстегнул пиджак и воротник рубашки и едва не терял сознание. А человек, сидевший впереди, все кутался в свое толстое пальто, и казалось, ему нет никакого дела до жары. Проектор дважды останавливался, и мы несколько минут сидели перед пустым экраном, а мальчишки в партере громко свистели и топали ногами.

Мэгги Робинсон стояла у портьеры, все еще завороженная видом нашей с Хелен компании. Когда бы я ни смотрел на нее, она не сводила с нас косящего взгляда. Примерно на середине фильма ее внимание было отвлечено суматохой по ту сторону портьеры: ее внезапно отодвинули, и в проходе появилась огромная фигура.

Я с удивлением узнал в ней Гоббера Ньюхауса. Я уже был в курсе, во что ему обошлось неуважение к закону о лицензировании, и теперь было очевидно, что он опять взялся за старое. Основную часть дня он проводил в задних комнатах местных пабов, а сюда пришел, чтобы расслабиться после очередной тяжелой пьянки.

Он, раскачиваясь, пошел по проходу между креслами, свернул – к моему ужасу – в наш ряд, присел ненадолго на колени к Хелен, оттоптал мне ноги и наконец разместил свой огромный скелет в кресле слева от меня. К счастью, это было очередное место для обниманий – без центрального подлокотника, и ему ничто не мешало, однако он никак не мог устроиться достаточно удобно. Он ерзал и так и эдак, а звуки ворчания, сопения и хрипения мог бы издавать крупный боров. Но вот наконец он нашел свое место и, рыгнув на весь зал в последний раз, заснул.

История нежной любви и без этого не могла пользоваться успехом, но звуки, издаваемые Гоббером, стали ее погребальным звоном. В моих ушах стоял его мощный храп, запах несвежего пива плыл надо мной – все это не способствовало проникновению в душевные движения героев.

Но вот закончился последний крупный план, и в зале зажегся свет. Я озабоченно посмотрел на Хелен: я заметил, что по мере того, как вечер медленно тянулся, ее губы время от времени поджимались, а бровь поднималась от удивления. Я подумал, не расстроена ли она. Но тут появилась Богом посланная Мэгги с подносом. Она понимающе улыбалась, пока я покупал две порции шоколадного мороженого.

Едва я откусил, как заметил шевеление под пальто в кресле передо мной. Человечек начинал новую атаку. Его глаза на хмуром лице смотрели все так же враждебно.

– Я знал, – сказал он, – с самого начала, что вы на неверном пути.

– Ах вот как?

– Да, я занимаюсь животными пятьдесят лет, и с ними никогда так не бывает, если дело в желудке.

– Разве? Возможно, вы правы.

Человечек вскарабкался на кресло, и на секунду мне показалось, что он полезет на меня. Он поднял указательный палец:

– Если у животного неладно с желудком, у него всегда твердый стул.

– А-а-а, понятно.

– А если вы вспомните, из того выходил жидкий навоз.

– Да-да, конечно, – сказал я поспешно, глядя на Хелен.

Как же все это кстати, это именно то, о чем я мечтал, чтобы довершить романтическую атмосферу.

Человечек фыркнул и отвернулся, и мы снова – как будто это все было запланировано заранее – погрузились в темноту и грохот. Я откинулся на спинку в испуге, когда понял, что что-то не так. Зачем эта резкая западная музыка? И вот на экране появилось название: «Пушки Аризоны».

Я с тревогой повернулся к Хелен:

– Что происходит? Сейчас же должен начаться фильм о Шотландии! Мы же специально пришли на него!

– Должен, – сказала Хелен и с улыбкой поглядела на меня, – но, видимо, не пойдет. Дело в том, что они часто меняют сопутствующие фильмы без предупреждения. Похоже, никто не возражает.

Я устало упал в свое кресло. Что ж, я опять попал в то же положение. В «Ренистоне» не было танцев, сегодня пошел не тот фильм. Я был гением в своем роде.

– Мне жаль, – сказал я. – Надеюсь, ты не будешь возражать.

Она замотала головой:

– Нисколько. Как бы то ни было, давай дадим фильму шанс. Может быть, он не так плох.

Но по мере того, как в древнем ковбойском фильме стали все отчетливее проступать вечные клише фильмов этого рода, моя надежда испарилась. Вечер будет точно таким же, как и ему подобные. Я безучастно смотрел, как шериф в четвертый раз скачет мимо все той же скалы, и оказался совершенно неготовым к грохоту ружейной перестрелки, от которой проснулся даже Гоббер.

«Давай, давай!» – заорал он, размахивая руками. Удар его руки пришелся мне в голову, и я сильно прижался к плечу Хелен. Заметив поджатую губу и вздернутую бровь, я начал извиняться. Но на этот раз ее губы разжались, и она рассмеялась. Она смеялась беззвучно, не в силах остановиться.

Я никогда не видел, чтобы девушки так смеялись. Казалось, она дождалась чего-то такого, чего ждала очень долго. Она вся погрузилась в это чувство, откинувшись на спинку кресла и вытянув вперед ноги. Ее руки безвольно висели по сторонам. Хелен смеялась долго, но вот пришла в себя и повернулась ко мне.