Родина - Фернандо Арамбуру

– Послушай, что ты сказала ребенку?

– А вы сами, что вы ему сказали про злых людей?

У обеих были искаженные бешенством лица, злые глаза, а с губ срывались слова, больше похожие на выстрелы…

Аранча, уже не сдерживаясь, с вызовом заговорила на испанском:

– Я только чудом не потеряла сегодня ребенка и не осталась вдовой. Мои муж и сын прошли рядом с бомбой за полминуты до взрыва.

– Мы не сражаемся с невинными.

– Ах, значит, и ты тоже сражаешься? Может, я должна поздравить тебя от всей души с тем, что случилось утром?

– Этот член муниципального совета, друг твоего мужа, был из Народной партии.

– Ты что, совсем спятила? Прежде всего он был хорошим человеком, отцом семейства, а еще он имел право защищать собственные принципы.

– Угнетателем он был, вот кем. И хочу тебе напомнить, что у тебя брат заживо гниет в испанской тюрьме по вине таких вот хороших людей, каким был тот.

– А твой сынок, которым ты сильно гордишься, совершил, как было доказано, много кровавых преступлений. Потому и сидит в тюрьме, потому что он террорист. Могу повторить еще и еще: он террорист и сидит за это, а не за то, что предпочитает говорить на баскском языке, как ты однажды сообщила Эндике. Лгунья, настоящая лгунья, вот ты кто.

– Какое право ты имеешь судить о моем сыне, настоящем борце, который жизнью рисковал ради свободы басков?

– А ты сходи в дома к родственникам жертв твоего сына – и поговори с ними, объясни им все это. Вряд ли ты посмеешь посмотреть им в глаза.

– Все они друзья твоего мужа. Вот пусть он к ним и идет.

– У моего мужа есть имя, почему ты никогда не называешь его по имени? Губы жжет? Наверное, для тебя и он тоже угнетатель.

– Во всяком случае, он не баск.

– Он здесь родился раньше, чем я.

– Он Эрнандес Каррисо и не говорит на эускера. Тоже мне баск…

На этом Аранча сочла разговор законченным. Она натолкнулась на Хошиана, который слушал их перебранку, стоя в дверном проеме, грустно сдвинув брови и не рискуя вмешаться.

– Пусти меня, aita. Уж не знаю, как ты выдержал столько лет рядом с этой.

– Дочка, не уходи.

Аранча позвала детей, схватила свои туфли, чтобы обуть их на лестничной площадке или даже на улице (а мне уже все равно), и, не сказав больше ни слова, не простившись, вывела/вытолкнула сына и дочь из квартиры. Мирен осталась на кухне. Она хранила злобное, непрошибаемое молчание, а Хошиан, спотыкаясь от горя, попытался удержать дочь и внуков:

– Не уходите, ну пожалуйста, не уходите.

Ничего не помогло. Пять лет Аранча не разговаривала с матерью.

В те времена велосипедные шлемы мало кто носил. Какие там шлемы! Ну, может, какой-нибудь придурок, изображающий из себя профи, мог нацепить мотоциклетный шлем – вот и все. Поэтому Хосе Мари с приятелями надевали шапки, темные очки и велосипедные костюмы – и были уверены, что никто их не узнает. Хосе Мари как-то раз рискнул проехать в таком виде через весь поселок, с опаской посматривая по сторонам. Накануне Пачо подзуживал его:

– Что, кишка-то небось тонка, а?

– Тоже мне подвиг. В моем поселке полно народу ездит на велосипедах. Никто не станет приглядываться.

Так оно и случилось. Ни одному пешеходу, судя по всему, и в голову не пришло, что этот верзила на велосипеде в шапке и темных очках – Хосе Мари. Тот прокатил по улице, которая пролегала вдоль площади, потом мимо “Пагоэты” и спустился к реке. На противоположном берегу разглядел своего отца (берет, клетчатая рубашка, согнутая спина – каким же он стал старым), который возился у себя в огороде. Пачо спросил, куда он смотрит.

– Никуда. Хотелось проститься с моим поселком.

Если не было дождя, оба они отдавали предпочтение велосипеду перед машиной или автобусом, когда объезжали провинцию в поисках подходящего объекта, что было их главным, если не сказать единственным, занятием в те дни. Велосипеды позволяли добираться в одно и то же место по отдельности, но не теряя друг друга из виду. А еще они условились об особом сигнале, которым тот, кто ехал впереди, мог известить заднего о любой опасности. Дистанция – не меньше пятидесяти и не больше ста метров. И никогда, оказавшись в том или ином населенном пункте, они не заходили вместе в один и тот же бар. Вернувшись обратно – сначала первый, потом второй, – на лифте поднимали велосипеды в квартиру. Если поставить велосипед стоймя, он в лифте помещался. В квартире встречались с Чопо, который вел – или изображал, что ведет, – жизнь обычного студента.

Во время военной подготовки их обучили мерам предосторожности. Свет, горящий в одной комнате в любое время суток, означал, что кто-то из них находится дома и все в порядке. Погашенный везде свет и монетка в почтовом ящике, которую положил туда последний из уходящих, означали, что в квартире никого нет. Если монетка отсутствует – осторожно, в квартиру не подниматься. То же самое – если за окно вывешено сложенное пополам полотенце, или свет горит во всех комнатах, или коврик перед дверью лежит не так, как было условлено. Пачо как-то раз забыл выполнить одно из правил. И если бы Чопо не вмешался, Хосе Мари разбил бы ему за это рожу.

Тот день был рабочим, холодным, серым, но без ветра и дождя, и после обеда они решили объехать Андоайн, Вильябону и Астеасу. Главным образом чтобы не сидеть без дела, а еще потому, что после целой недели зимнего ненастья наконец-то погода располагала к велосипедной прогулке. Ничем другим, кроме как крутить педали, они заняться и не могли, поскольку связной передал им приказ до нового сигнала никаких действий не предпринимать. Из чего они вывели, что в Доностии готовится серьезный теракт и поэтому им надо на время затаиться. А может, организация тайком заключила какое-то соглашение с правительством.

Хосе Мари все это приводило в отчаяние:

– Мы для них группа второго сорта.

Пачо старался подбодрить его:

– Не беспокойся. Как только подвернется подходящий случай, мы такой удар нанесем, что нас сразу все зауважают.

– Это в том случае, если государство не прогнется. Вот скажи мне, если вдруг прекратится вооруженная борьба, то как можно будет оценить наш вклад в нее?

– Да ладно тебе, не плачь раньше времени. По мне, так это продлится еще несколько лет.

В Рекальде, недалеко от похоронного бюро, уже почти в самом конце поездки Хосе Мари, как и обычно, остановился, чтобы дать товарищу возможность доехать на несколько минут раньше его самого, потом опять нажал на педали, а когда оказался уже совсем недалеко от их подъезда, очень удивился, увидав Пачо на тротуаре. Какого черта он тут торчит? Наверху, в квартире, не горел свет.

Они сошлись на углу их дома.

– Монетки в ящике нет.