Живой Журнал. Публикации 2009 - Владимир Сергеевич Березин

…

— Ах, Ваня, выгода всегда и везде. Потому как идеальные образцы человека без выгоды — это аскет-инквизитор и туберкулёзный комсомолец в кожанке, который ведёт расстреливать гедониста. Я вот что скажу: песня "Как молоды мы были, как искренне любили, как верили в себя" — совершенно гениальная. Потому что она объясняет большую часть, если не все спекуляции вокруг комсомола, что происходят сегодня. То есть, дурное или хорошее приписывается мифологическому комсомолу, а нужно приписывать его молодости и собственно дурным и хорошим конкретным людям. Совершается логическая ошибка — как с тем комическим тараканом, что бегает от шума, а когда ему обрывают лапки, уже не убегает. "Слух у него, типа, в ногах" — делается научный вывод. В этом главная беда всех политических споров — вместо того, чтобы говорить о человеке, говорят о выдуманных признаках, которые даже не признаки вовсе. <нрзб>

— И демагогия на тему крайностей тоже всегда одна.

— Да демагогия — она везде. Как возникнет абсолют, какие-то идеальные люди и модельные ситуации — она тут как тут. Распространит общее на частное и частное на общее, а нам такого не надо. Мы маленькие люди, но люди гордые. Нам не нужно быть лучше всех, нам нужно быть на своём месте.

Извините, если кого обидел.

06 апреля 2009

История про дауншифтеров XXI (последняя)

Кончилось утро, и навалился хмурый день. Недобрый он был, недобрый. Природа замерла в предчувствии разнообразных катаклизмов, и всё как-то напряглось в преддверии худшего. Некоторые предусмотрительно напились, а некоторые принялись икать как заведённые. Земля ускорила своё движение. Скорость перевалила за сто, кондуктор велел снять пальто, границы явлений пресеклись, и оптика изменила знаки.

Я подходил к дому. Самое время было забыться сном, забыться и уснуть, уснуть и видеть сны как дети, что спокойно спят, когда поют солдаты. Но тут я вспомнил про посылку в пакете из крафтовой бумаги и на всякий случай набрал номер телефона её будущих владельцев. Там было занято, и я остановился посреди улицы в недоумении.

Гаргантюа, а за ним и Пантагрюэль, их растрепанная и пьяная дворня шествуют по дороге, падая и заплетаясь, бренча ворованными колокольчиками и бутылками, с оттягом заезжая в морду случайным обидчикам. Всё это длится, длится, путешествие бессмысленно, итог его известен заранее, но это хороший повод выпить и закусить, и снова дать в зубы, и снова выпить… Путешествие строго, как праздничная демонстрация, и серьёзно, как карнавальное шествие. Шествие в пути, путешествие. Путь и шествие бесконечны — на северо-запад, в страну пресвитера Иоанна, а, может быть, и в ад. Дорогой Святого Брендана, обратно в Средиземное море, мимо китов и прокуроров.

Под парусом и пешком. Шагом, шагом, шагом, и снова на катере к такой-то и туда-то. Матери плачут в платочки, жёны ткут холстину. Ах, господибожемой, путешествие.

Путешествие Одиссея, толстого хоббита, путешествие из Дианы в Пуатье, из Петербурга в Москву, вокруг света в восемьдесят дней без паспорта и визы, но с розою в руке. Уж полночь близится, и ныне, в малороссийския пустыне умолкло всё, Татьяна спит… Снег выпал, с ним была плутовка такова. Ямщик сидит на облучке, шалун уж заморозил пальчик, а рельсы-то, как водится, у горизонта сходятся и стыки рельс отсчитывают путь, а с насыпи нам машут пацаны.

Литература навеки завязала роман с путешествием. Моряк из Йорка, отсидев себе всё за двадцать восемь лет на тринидадских островах, кинулся в дорогу, как в петлю, и потерялся где-то на бескрайних просторах Сибири. Путь далёк до Типперери. Веничка не достигает Кремля, землемер — Замка.

Странная пара перемещается по родному Дублину. Чичиков едет по России, а вокруг… Онегин едет. Едут герои того времени, и какое дело им, путешествующим с подорожной и без оной, движущимся по разным надобностям, какое дело им до меня. Их путь вечен, как труд Сизифа.

Не был я за границей. Не был. За границу нужно было ездить раньше. Тогда это было уделом избранных, уделом, освящённым таинственными печатями загранпаспорта. Сейчас это просто дорого. Упустил я своё время. <нрзб>

Кто летит, а кто и плывет, то есть, вернее, идёт.

Недаром О. Рудаков сказал мне с важным видом "Navigare necesse est", что значит "мореплавание необходимо".

Но я-то знал продолжение этой старой морской поговорки: "…vivere non est necesse", которая учила тому, что жить не так необходимо…

А вот таинственный батискаф, в котором сидит мой друг Рудаков, отплывает из Владивостока и плывёт на манер новой подводной лодки "Пионер" через весь земной шар, чтобы разгадать тайны всех его океанов. Сперва он движется на юг, проходя Японское море. Рудаков рассматривает в перископ иностранный город Нагату на одном его берегу и такой же не русский город Пусан на другом. Ещё он рассматривает через специальный глазок всякую морскую нечисть, которая резвится вокруг него. Брезгливо щурится Рудаков на мелкое Восточно-Китайское море. Около острова Тайвань, иначе называемого Формозой, он разворачивается налево и выходит в Великий океан. Батискаф, в котором плывет Рудаков, проходит мимо бывшего архипелага Бисмарка, скрежещет днищем о кораллы, никем ещё не украденные. В проливе Торреса Рудаков ещё ищет взглядом промышленно важные марганцевые конкреции, притаившиеся на шельфе и похожие на красных черепашек, но у острова Тимор он отворачивается от иллюминатора. Государственное предназначение его странствия забыто, и он открывает спрятанный штоф. Достигнув Мальдивских островов, он принимает на грудь. Он пьёт и вспоминает меня — да, да, я знаю. Он вспоминает меня, задумавшегося посреди улицы, так и не сумевшего выбрать — продолжить путешествие или заснуть.

Наконец, Рудаков входит в Красное море.

Пройдя Суэцкий канал, Рудаков засыпает. Умная машина крутит моторчик, из клистирных трубочек поднимаются пузырьки воздуха и прилипают к балластным цистернам плывущей выше неизвестно подводной лодки. Лодка тайком загрязняет окружающую среду радиацией, но вооружена и недоступна.

Непростой батискаф проносит Рудакова мимо острова Крит. Перед ним — Ионическое море, а над ним — бутылка, брошенная американским туристом с борта собственной яхты, болтающейся в Мессенском заливе. Батискаф идёт мимо древней земли Эллады.

Редкие белые облака плывут по небу, которого не видит Рудаков, он спит, измочив слюнями рукав тельняшки, и не слышит, как в виду острова Пакос чей-то жалобный голос просит его повернуть к Палодам, чтобы сообщить тяжкую весть о кончине Пана. Время тому ещё не пришло, и просьба растворяется в шуме волн, которого мой путешественник тоже не слышит. Он путешествует, а я стою