Ведьмы. Салем, 1692 - Стейси Шифф

Эти двое никогда не были близки, но в этой ситуации прямодушный и грубоватый губернатор, казалось, совершенно подавлен собственным заместителем, человеком, искусным в политическом маневрировании и интеллектуально выше Фипса минимум на голову. После одной из таких попыток 28 октября, в сильный шторм, Стаутон до нитки вымок по дороге из Дорчестера. Уже не в первый раз он нашел приют у Сьюэллов и послал домой за переменой одежды. Возможно, он не распознал в страшном ливне знака, а стоило: в его отсутствие на следующий день Фипс официально распустил суд, назначенный для заслушания и решения.

А петиции все приходили и приходили. Десять обвиненных ипсвичских ведьм молили об освобождении. Вряд ли до разбирательств их дел дойдет этой зимой, а они уже замерзают. Вскоре они «погибнут от холода» [50]. Некоторым было под восемьдесят. Одна из женщин была беременна, другая кормила двухмесячного младенца. Отец некоей арестантки из Челмсфорда в одиночку заботился о ее детях двух и пяти лет. У него совсем не осталось средств к существованию. Молодой человек из Ипсвича внезапно отозвал свое майское свидетельство против Элизабет Проктер. 27 января она родила прямо на полу салемской тюрьмы. Младенец получил имя Джон – в честь погибшего отца. Приговоренной к казни в августе Элизабет дали отсрочку только из-за беременности, теперь же дата повешения была не за горами. Заключенная дочь преподобного Дейна обратилась с прошением о помиловании прямо к Фипсу [51]. Она в заточении уже четыре месяца. Ее обвинители признали, что солгали; она беременна (и думает, что иначе ее бы уже давно повесили). Она совершенно невиновна, дома ее ждут недееспособный муж и шестеро детей. 14 декабря на свободу вышел отец Абигейл Хоббс, после того как двое топсфилдских соседей внесли за него двести фунтов залога.

Однако не все успели разочароваться в девочках-провидицах. Из Глостера за ними посылали и в начале ноября. Еще три ведьмы были арестованы 7 ноября, включая невестку Хиггинсона. Вдобавок к старым обвинительным заключениям появлялись новые. В последний день 1692 года Элизабет Колсон – та, которая заставила констеблей хорошенько побегать за ней по полям и сбила с толку даже их собаку, – в конце концов была помещена под стражу в Кембридже. Элизабет Хаббард продолжала сотрясаться в конвульсиях и обвинять ведьм весь ноябрь. Мэри Уоррен, исщипанная, исколотая и регулярно утаскиваемая под стол, продолжала давать показания против подозреваемых в январе 1693 года.

В один особенно темный и морозный декабрьский день члены массачусетского совета организовали новый суд для рассмотрения оставшихся дел подозреваемых в колдовстве. Большинством голосов главным судьей выбрали Стаутона. К нему присоединились трое из его бывших коллег по суду для заслушания и решения, а также Томас Данфорт, который в апреле получил первое упоминание о сборе ведьм. 22 декабря Фипс привел к присяге только что учрежденный суд высшей инстанции. Каждый из его членов поклялся, как подытожил Сьюэлл, «беспристрастно вершить правосудие, руководствуясь нашими лучшими навыками» [52]. В соответствии с новой хартией декабрьская коллегия присяжных состояла из людей, которым квалификационный отбор позволяло пройти благосостояние, а не членство в церкви. Таким образом, судьям становилось сложнее ими манипулировать. Хотя эти люди не были лично вовлечены в дела деревни Салем, кризис все же коснулся и их: одни присоединялись к обвинениям, другие состояли с ведьмами в родстве. Едва собравшись, присяжные запросили помощи у судейской скамьи. Что им делать с призрачными свидетельствами? [53] Ничего, был ответ. В начале января суд рассмотрел пятьдесят два дела и оправдал всех обвиняемых, за исключением троих. Двадцатидвухлетнюю внучку преподобного Дейна осудили, а его дочь – нет. Присяжные признали вдову прорицателя Сэмюэла Уорделла виновной, а его дочь – невиновной (обе они обвиняли мертвого мужа и отца). Суд освободил Маргарет Джейкобс, ее заявление в суде сохранилось. Она единственная называет своих обвинителей «одержимыми».

Стаутон упорно придерживался ценности призрачных свидетельств. Он считал себя предводителем крестового похода, который намеревался во что бы то ни стало завершить своей победой. Он спешно подписал три новых ордера на казнь в дополнение к пяти для тех, кто уже был осужден в 1692 году; среди них Элизабет Проктер, Доркас Хоар и Мэри Лэйси – младшая. Стаутон запланировал повешение на 1 февраля и приказал рыть могилы. Похоже, главный судья всерьез намеревался доказать, что английское право достигло берегов Северной Америки и достанет провинившихся даже на другом конце земли. Фипс тем временем посовещался с главным прокурором Чекли, который опасался, что больше не способен отличать виновных от невиновных. Губернатор отменил приказ о казни и оправдал восемь приговоренных ведьм. Неизвестно, от кого Стаутон об этом узнал, но точно не от Фипса. Он пришел в бешенство: «Мы уже почти очистили от них нашу землю!» [54] Он не знал, кто помешал свершиться правосудию, но пророчил, что обвиняемые отдадут Новую Англию прямо в лапы дьявола. В негодовании покидая зал суда, Стаутон бросил сквозь зубы: «Господи, сжалься над этой колонией». Это последняя запись слов главного судьи о колдовстве. Он не явился в суд 2 февраля, и Данфорт занял его место. Среди подозреваемых, представших перед судом в следующие несколько дней, была восьмидесятилетняя вдова, бабка быстроногой девушки из Рединга. Она едва произнесла пару слов в свою защиту. Против нее свидетельствовали тридцать человек. С теми, кто переходит ей дорогу, случаются паранормальные вещи – в точности, как она предскажет. «Если и есть на свете ведьма, – отмечал Лоусон, присутствовавший на процессе, – то это она» [55]. Ее оправдали.

21 февраля 1693 года Фипс был готов объявить, что эпидемия закончилась, и дал понять, кого имел в виду в том своем письме в Лондон, намекнувшем, что некоторые госслужащие выходят за рамки своих полномочий. На одном человеке целиком и полностью лежит вина за то, что процессы 1692 года были «слишком жестокими и не опирались на правильный фундамент» [56]. Это – судья, который не так давно ушел из зала суда, «взбешенный и полный гнева». Стаутон – человек безрассудный, сверх меры крутого нрава; возможно, даже коррупционер. Он санкционировал незаконный захват имущества и распоряжался захваченным, не ставя Фипса в известность и не получая его согласия. У Фипса давно уже появились вопросы к его методам работы; Стаутон продолжал вести процессы, несмотря на многочисленные предупреждения и поднявшийся шум. Там, где раньше Фипс следовал мудрому совету своего вице-губернатора, теперь он, похоже, изнемогал от Стаутона ровно так же, как от всей истории с колдовством. Создавалось ощущение, будто он жалуется родителям на проделки одаренного старшего брата, их любимчика. Фипс останавливает процессы до тех