Есенин - Виталий Безруков

В ответ все воскликнули: «За Есенина! За великую Россию!» — и, выпив, разбили свои бокалы, побросав их на пол:

— На счастье! На счастье! На счастье!

Странное дело: в Москве, выпивая бутылку вина, Есенин быстро хмелел, становился мрачным и агрессивным. Любой косой взгляд, любое замечание в его адрес вызывали в нем бешенство, и любое застолье в конце концов заканчивалось скандалом: дракой, битьем посуды и стекол… Видимо, атмосфера злобы и зависти, витавшая вокруг него, делала свое черное дело: свора лицемеров и откровенных провокаторов, следовавших за ним повсюду, постоянно бередила его душевные раны, вынуждая ненавидеть эту шайку недочеловеков. Здесь же, среди своих грузинских собратьев — вольных поэтов, он не чувствовал ни зависти, ни высокомерия с их стороны. Только восторг и дружеская забота, и самое главное — искренность! Постоянное внимание к нему участников застолья, а может, и обилие стихов, прочитанных в эту ночь, не давало ему пьянеть, потому что Есенин всегда трезвел, когда читал их. Есенин выдержал все тосты своих новых друзей и оставался на ногах, чем вызвал у них немалое уважение.

Ранним утром поэты, слегка пошатываясь, уселись в пролетку и тронулись по Тифлису. Яркое южное солнце вставало из-за гор. Дворники длинными метлами сметали опавшие листья с булыжной мостовой. Женщины с бидонами за плечами кричали протяжно: «Мацо-о-они, мацо-о-они!» Голуби стаями взмывали в небо.

Задремавший было Есенин спросил, поглядев по сторонам хмельным взглядом:

— Куда мы теперь?

— В Ортачалы, друг! Хаши будем кушать!

При упоминании о еде Есенина замутило:

— Какие хаши, и так тяжело! О-о-о! Того гляди, пузо лопнет!

Табидзе, который тоже чувствовал себя не лучше, произнес торжественно:

— Дорогой, хаши — лучшее средство от похмелья! Покушаешь хаши — как рукой все снимет! Верно говорю, Паоло?

— Верно, верно! — мрачно отозвался тот. — Только скорей бы! Что он тащится, как каракатица!

— Эй! — толкнул Табидзе извозчика в спину. — Tы что, вай ме, заснул? Не видишь, кого везешь? Гони быстро в Ортачалы! А то рэзать будем, рэзать! — Он схватился за кинжал. Извозчик испугался и стал нахлестывать лошадь, но та лишь раздраженно отмахивалась хвостом и не прибавила ни шагу. Все добродушно рассмеялись.

— А Вардин где? — спросил Есенин, заметив, что с ними нет тамады.

— Совещание у него: вечером будет. Обещал! — ответил дремавший Леонидзе.

— Какое совещание после всего? — удивился Есенин.

— Батоно Илларион опытный… партиец. И пил он мало, я видел, — не поднимая головы, продолжал Леонидзе. — Большой человек! Светлая голова, мудрые мысли! Просил показать тебе весь Тифлис.

Паоло Яшвили, нетерпеливо ерзая на сиденье, сказал:

— Хаши поедим, дорогой, и — в наши серные бани! Это восьмое чудо света! Будто заново родишься, Сергей, брат!

— Про серные бани я слыхал от Вардина.

— Когда ты говоришь «Вардин», я не сразу понимаю, о ком ты… — засмеялся Табидзе. — Это он у вас в Москве Вардин, а здесь, в Тифлисе, он Мгеладзе. Мгеладзе Илларион. Вардин — его псевдоним, как у Джугашвили — Сталин. Революционеры большие, им так положено!

— Они даже похожи! — улыбнулся Есенин. — Трубку курят, усы у обоих!

— Ну, усы почти все грузины носят, как кепки! — засмеялся Тициан. — Все, приехали! Расплатись, Паоло! Осторожно вылезай, Сергей!

Поддерживаемый друзьями, Есенин вылез из коляски и, обнявшись с Тицианом Табидзе, вошел в хашную. Крепкий запах какого-то варева из кипящего котла ударил ему в нос. Есенин покрутил головой.

— Гамарджоба! Гамарджоба! — поздоровались все с хозяином.

— Гамарджоба! — еле выговорил Есенин. Он уже знал несколько грузинских слов и с радостью вставлял их где можно.

— Хозяин, хаши всем, живо! — скомандовал Паоло, подходя к котлу. — Видишь, гость у нас из России: великий поэт, Есенин его зовут!

Хозяин кланялся, добродушно улыбаясь:

— Гамарджоба, Есенин! Гамарджоба, Паоло, Тициан, Георгий! Проходите, гости дорогие! Придется немножко обождать! Хаши только закипели!

— Как ты можешь, кацо?! — возмутился Яшвили. — Такие люди к тебе пришли, а ты? «Хаши только закипели!» — Он сорвал с головы кепку и швырнул в котел. — Может, скорее закипит!

Этот жест, выражающий настоящий грузинский темперамент, был высоко оценен поэтами:

— Вах! Паоло! Ц-ц-ц! — зацокали они языками.

— Здорово! — воскликнул Есенин. — Я тоже люблю выкомаривать нечто подобное! Браво, Паша!

— Уже сварились хаши, Паоло! Готово! — быстро проговорил хозяин, доставая из котла кепку. — Садитесь, дорогие, сейчас все будет.

Официант, подпоясанный белым фартуком, быстро накрыл на стол: зелень, овощи и глиняный кувшинчик с чачей. Когда все расселись, Тициан разлил грузинскую водку по рюмочкам из темно-зеленого стекла и поднял свою, предлагая выпить за хозяина заведения. Есенин понюхал содержимое рюмки и спросил:

— Это что, Тициан?

— Чача, дорогой, чача — грузинская водка!

— Вардин, то бишь Мгеладзе, остерегал меня от нее. «Бойся, говорит, чачи». — Есенин с опаской глядел на свою рюмку и на друзей.

Все захохотали от его непосредственности.

Паоло успокоил Есенина как мог:

— Чачу, дорогой, нельзя на ночь пить… и много! А теперь это как лекарство! У вас в России это называется: клин клином вышибать! Давай! И сразу хаши, только не обожгись! Тициан, покажи, как надо!

Видя, что Есенин все еще не решается, Тициан поджег спичкой чачу, поднялся, держа перед собой рюмку, которая от горящего огня стала изумрудной, и произнес: «Чтоб вечно горел огонь души твоей, Сергей Есенин!» Он выпил горящую чачу залпом. Есенин от изумления даже рот открыл.

— Вах! Вах! Вах! — покачал он головой, подражая друзьям. — Вот это да! Поджигай и мне, Паоло! Поджигай, я тоже хочу огня в душе!

Паоло Яшвили поджег его чачу. Есенин также поднял горящую изумрудным огнем рюмку.

— За пламень ваших сердец, друзья! — Он уже поднес было рюмку ко рту, но Табидзе задул огонь. — Ты что, Тициан, зачем? Я выпью, я смогу! — загорячился Есенин.

— Верю, брат! Верю, Сергей! — Тициан обнял его за плечи. — Но это трюк! Если его не знаешь, можно обжечься! — Он снова налил себе чачи и поджег. — Смотри! В последний момент я успеваю задуть огонь. Гляди!

Табидзе, перед тем как выпить, у самого рта коротким выдохом сбил пламя:

— Вот!

Все зааплодировали.

— А я бы выпил, ей-богу! — уверял друзей Есенин.

— Верно, Сергей! Ты настоящий джигит! Ну, все вместе! Зажгли огонь! За великое братство поэтов!