Будничные жизни Вильгельма Почитателя - Мария Валерьева

а потом обсуждали романы, которые Эльгендорф, конечно, знал еще и благодаря куче просмотренных экранизаций.

– У вас отличная память, Вильгельм, – сказала она каким-то из многочисленных вечеров, которые они проводили на балконе.

– У меня? Да с чего бы ей быть хорошей?

– Вы помните романы, которые читали, так хорошо, будто перечитываете их каждый день. – Екатерина улыбнулась.

– Чем еще тут заниматься? – хмыкнул Вильгельм. – Читай себе и читай.

– Да, но вы знаете множество языков. Даже тех, о которых я и не слышала. – Екатерина провела длинными ногтями по чашке. – Вы говорили с вашим другом, Годриком, на интересном языке. Не могу понять, что это за язык. Не похож на французский. Это латынь?

– А где вы нас услышали? – усмехнулся Вильгельм и почувствовал, что по спине потек пот.

– Я не пыталась вас подслушать, – оправдалась Екатерина, но улыбка не спешила сходить с лица. – Просто я стояла на крыльце дома, а вы так громко разговаривали на балконе, что мне пришлось уйти в дом, чтобы не чувствовать себя третьей участницей вашей беседы. Так что же это за язык, Вильгельм?

Вильгельм обрадовался, что чай не допил, и присосался к чашке так, словно не видел чая уже тысячу лет. Ему иногда говорили, что язык Единого Космического Государства похож на латынь, но на самом же деле они не делили ни одного слова. К счастью, не было такого человека, который мог бы понять хоть что-то в разговоре двух граждан Единого Космического Государства, но избежать неловких вопросов все равно не удавалось.

– Это очень древняя латынь. – Вильгельм закивал и отставил чашку. – Разговорная латынь, знаете такую?

– Конечно не знаю, иначе бы я узнала слова вашей беседы, – сказала Екатерина и улыбнулась. – А можете сказать что-то на разговорной латыни?

Вильгельм произнес первое, что пришло ему в голову: извечное приветствие на собраниях, на которых он бывал в лице главы Академии – «Наша работа – единственная правда, которую вы можете знать». Говорил он ее так часто, что скривился, когда произнес снова.

– Прекрасно! – вздохнула Екатерина. – И что же значит эта красивая фраза?

– Она значит, что вы очень красивы и умны, Екатерина, – выкрутился Вильгельм, и когда увидел, как расцвела девушка, понял, что сказал то, что нужно.

Торчать на втором этаже ему наскучило настолько, что в один из дней он попытался спуститься, но чуть не свалился кубарем на лестнице. Лекарь появился ниоткуда и буквально затолкал Вильгельма в комнаты, где он не мог упасть и переломать больше костей, чем до несчастья. Почитатель долго сражался с собственным самолюбием, но все-таки согласился. А когда о происшествии узнала Екатерина, отчитала Вильгельма так, как могла отчитать чужого мужчину женщина в девятнадцатом веке и сказала, что глаз с него не спустит, пока не поправится.

Бесед на балконе стало больше, а симпатия Екатерины, как казалось Вильгельму, превращалась уже во что-то другое. Он замечал изменения в ее взгляде, в движениях, раньше продуманных, заученных на уроках этикета в детстве. Она двигалась уже непринужденно, легко, часто забывала о том, что не могла говорить о чем-то или слишком громко смеяться, а потом краснела и отворачивалась. Может, поведение Вильгельма, не слишком-то соответствовавшее этикету века, расслабило ее, а может человеку просто проще не играть чужую роль, чтобы его ценили.

– Вы помните бал? – спросила Екатерина как-то, когда Солнце уже заходило за горизонт, а все небо было кроваво красным. Они сидели на балконе, а Вильгельм рисовал наконец набросок ее портрета, который обещал подарить ей. Первый из задуманных.

– Конечно помню, он был не так давно. – Улыбнулся он и начертил еще один ее волосок на бумаге. Екатерина в альбоме сидела за столом, подперев щеку изящной ладошкой, и смотрела на Вильгельма.

Гаврилова лишь слегка подняла уголки губ. Как-то опечалено.

– Не этот. А тот, который был перед вашим отъездом.

Рука его остановилась на шее Екатерины, оставив некрасивый штрих.

– Перед моим отъездом? А он был? А сколько вам было лет?

– Мне было восемнадцать, Вильгельм.

– Восемнадцать? А сейчас вам уже двадцать, – повторил он, словно себе напоминая, что в девятнадцатом веке возраст воспринимали не так, как в двадцать первом веке. – Не помню. Клянусь, не помню. Должно быть, удар отшиб мне память.

В ее глазах промелькнула грусть. Настолько быстро, что неподготовленный человек бы не заметил этого. Но Вильгельм увидел.

– Он важен для вас? Вы хотели о нем поговорить?

– Что вы, я просто вспоминала его недавно, – медленно проговорила Екатерина и, казалось, погрустнела еще сильнее. Уголки губ опустились, а взгляд стал еще задумчивее.

– Вспоминали? А что там произошло?

– Ничего, Вильгельм, не переживайте. – Она постаралась улыбнуться, но не смогла заставить свое позабывшее привычки лицо изобразить вежливую правдоподобную улыбку. – С тех пор произошло многое, и вспоминать об этом бале уже не нужно.

– Я постараюсь вспомнить. Когда оправится мое тело, воспрянет и разум. – Голос Вильгельма даже не дрогнул. Артоникс загорелся всего лишь на мгновение, обжег грудь, а потом вновь погас.

Екатерина отвернулась к окну. Закат очертил ее лицо, аккуратный нос и пухлые губы. Волосы, уложенные в прическу, казались рыжими.

– Вы грустны. Что вас тревожит? Вы можете не говорить об этом, если не хотите. Я всего лишь хочу облегчить душу.

– Не важно. Не сейчас. Пока вы больны, я не хочу тревожить вас, – она попыталась придать голосу беззаботность, но каждое ее слово выдавало напряжение.

– Вы не напрягаете меня, Екатерина. – Вильгельм постарался улыбнуться.

– Когда вернется моя тетушка, мне нужно будет ответить на предложение одного человека, – выдохнула Екатерина, не поворачиваясь к Вильгельму.

– Предложение? Вы хотите сказать, что…

– Мне предложили выйти замуж, – ответила Екатерина и уронила руки на колени. – Тетушка хорошо знает эту семью.

– А вы хотите выходить за этого человека? – поспешил спросить Вильгельм и сжал карандаш в пальцах. Соперник совсем не к стати.

Екатерина улыбнулась. Улыбнулась легко, непринужденно, как улыбалась в его компании после веселой шутки или приятного разговора.

– Я не хочу быть его женой. Я не люблю этого человека и женой его быть не смогу, – сказала она и, будто с вызовом, посмотрела на Вильгельма.

Почитатель смог все-таки растянуть губы в еще одно подобие радостной улыбки.

– Тогда вам нечего беспокоиться. Вы ведь не сможете выйти за него замуж, если не согласитесь стать его женой во время свадьбы. Заставить вас никто не сможет.

– Но я не молодею, Вильгельм, – вздохнула Екатерина и опустила голову. Волосы выбились из прически, несколько прядей закрыли ее лицо, а Вильгельму пришлось останавливать себя, чтобы не заправить волосы за ухо.

– Но вы же еще так молоды!