Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019 - Кира Долинина

15 февраля 2013

Мемориальный некрореализм

Выставка Владимира Кустова «Приближение прошедшего», ГРМ

В январе этого года Санкт-Петербург должен был отметить 70-летие со дня прорыва блокады Ленинграда, но этот день был практически забыт городским правительством. На таком фоне каждое событие, так или иначе связанное с одним из самых важных дней в историческом календаре города, воспринималось особенно остро. Каково же было удивление публики в Мраморном дворце, когда оказалось, что заслуженный некрореалист, художник без страха и упрека, поклонник сурового, не окрашенного военной славой Ареса Танатоса, Владимир Кустов сделал одну из самых пронзительных «военных» выставок этого сезона, точнейшую по интонации мемориальную серию, посвященную боям на Синявинских высотах.

Синявинские высоты – раз и навсегда проклятое место. Место, где бои длились не переставая больше трех лет, где раз за разом и долго совершенно безуспешно пытались прорвать блокаду города, где земля до сих пор густо замешана на крови, а десятки тысяч солдат так и не нашли успокоения. Это квадратные километры сплошной братской могилы, где из земли торчат кости, ружья, каски и черепа павших здесь бойцов обеих армий.

Это безнадежное с визуальной точки зрения пространство и стало героем новой серии Кустова. Материал – фотография. Техника – панорамная и макросъемка. Сюжет: война и память о ней. Кустовское «Приближение пространства» имеет три уровня. Первый – это голые безлюдные пейзажи, панорамный эффект которых усиливается тем, что стенды с огромными фотографиями повернуты внутрь условного круга, куда втягивается зритель и где он вынужден быть один на один с миром черно-белой войны. Второй уровень – артефакты с Синявинских болот: портсигар, котелок, фляга, наручные часы, травяная лепешка, осколок фугасного снаряда. При перенесении в кадр их подлинность теряет какой-либо смысл, а вот символическая ценность поднимается в разы. Третий уровень – «фактуры войны»: земля, порох, металл, табак, хлеб, пепел, бинты и соль. Мертвенные под прицелом макросъемки, заполоняющие собой все пространство кадра, огромные отпечатки самого что ни на есть малого – все это производит эффект тотального надгробия там, где надгробием должны бы стать километры памятной земли.

Эта выставка программно безымянна – нет названий у работ, как нет имен у большинства погибших в той мясорубке. Она строга и высокопарна, как никогда не были строги проекты ироничных некрореалистов. И еще она поразительно немногословна – ни суеты текстов, ни столкновения смыслов. Такое ощущение, что, даже если бы некрореализма до этого не было, для этой выставки его стоило бы выдумать.

6 мая 2011

Силуэты общей войны

Выставка Генри Мура «Скульптура и рисунки в Эрмитаже»

Генри Мур – священная корова европейского искусства ХX века. Он настолько прочно хрестоматиен, велик и всеми признан, что, кажется, и нет давно уже никакого внутреннего сюжета, слома, вызова, каким казалось искусство Мура консервативным британцам первой половины прошлого века. Его биография – биография типичного европейца, чья молодость пришлась на Первую мировую, а зрелость – на Вторую. Мобилизация в восемнадцать лет, отравление в газовой атаке, романтизация войны как места, где можно и нужно стать героем, экзистенциальная драма вернувшегося с войны, которая привела ставшего скульптором сына шахтера к тому, что критикам легче всего было связать с «сюрреализмом». Его больше ругали на родине, гораздо лучше принимали на континенте и особенно в Париже, где он часто выставлялся.

К двадцати семи годам Мур, получивший неплохое, но лоскутное образование и больше времени проводивший в Британском музее, чем в учебных мастерских, пришел с персональной выставкой в Лондоне. Тогда же начал преподавать. Новая война отправила учеников в эвакуацию, а учителю предложила новую жизнь. 7 сентября 1940 года 360 немецких бомбардировщиков сбросили бомбы на Лондон. Вторая волна «люфтваффе» из 250 самолетов бомбила британскую столицу в течение восьми с половиной часов, с восьми вечера до четырех с половиной утра. Немецкая авиация базировалась на аэродромах в северной Франции, в 60 милях от Лондона, поэтому немцы смогли организовать его непрерывные бомбардировки в течение 76 ночей подряд. Так начался «Блиц» – восьмимесячные налеты на британскую столицу, которые закончились 10 мая 1941 года для того, чтобы через полтора месяца начаться под другим названием на другой, куда более нам известной, территории. Всего за время «Блица» в Лондоне погибли 20 083 человека.

В эти дни Джордж Оруэлл пытался понять, что происходит: «В то время как я пишу, весьма цивилизованные люди летают над моей головой и пытаются меня убить». Генри Мур не был аналитиком, он стал летописцем «Блица». Директор Лондонской национальной галереи, автор чуть ли не самых знаменитых популярных английских книг по истории искусства, друг и собиратель произведений Мура, Кеннет Кларк предложил скульптору пост «официального военного художника». Для «сюрреалиста» это было странное предложение, но, увидев то, во что на глазах превращался его город, Мур согласился: в этом месиве из домов, тел, обломков самолетов, геройства, подлости, жестокости, сострадания реализм бы не помог.

Серия «Рисунки в убежище», выполненная в дни «Блица», – удивительный исторический документ и при этом подчеркнуто субъективное художественное свидетельство. Станции метро, занятые вплотную друг к другу лежащими телами укрывшихся от бомб, уходящие в черноту тоннели, жителями которых вместо крыс стали люди, сомкнутые и разомкнутые объятия, застывшие в безвременье подземелья фигуры, слитые воедино семьи. Это абсолютная правда и абсолютный Мур. Расчленяющий, аналитический, абстрактный, казалось бы, язык Мура оказался более чем пригодным для изображения человека в объятиях войны – они адекватны друг другу.

Государственный Эрмитаж и фонд Генри Мура расскажут эту историю с помощью 78 рисунков и 6 скульптур британского художника. Другую историю на этой выставке расскажут 16 рисунков одного из самых именитых отечественных архитекторов, Александра Никольского, выполненных в блокадном Ленинграде. Никольский страшной зимой 1941/42‐го сидел не в метро, а в подвалах Эрмитажа, куда были приняты на постой многие оставшиеся в кольце художники и ученые. Его история не о страхе, но о подвиге просто жить. Он суше и жестче. Документальнее и страшнее. Он не столько о чувствах, сколько о самом человеке и его пути превращения в тень, дух. Сравнивать «Блиц» и блокаду, 8 месяцев бомбардировок и 900 дней блокады, страх и голод, Мура и Никольского не имеет никакого смысла. Но вот так, рядом, они способны твердо и внятно сказать о том, что та война была общей, хоть так говорить о ней мы и не привыкли.

17 августа 2017

Вадим Сидур в масштабе Манежа

Выставка «Война и мир Вадима Сидура», Санкт-петербургский центральный выставочный зал «Манеж»

Больше всего не хочется начинать разговор о Сидуре (1924–1986) с того, что два года назад именно на его работы в Москве было совершено нападение оголтелыми верозаступниками. Он-то тут совершенно вроде бы ни при чем. Но вот есть искусство, которое вандалов приманивает: из самых ярких примеров художников, покушения на работы которых осуществляются регулярно, – Рембрандт и американский абстрактный экспрессионист Барнетт Ньюман. Вот уж вроде где один, а где другой, а факт остается фактом – что-то в их работах оказывается роковой кнопкой запуска инстинкта разрушения.