Последний атаман Ермака - Владимир Буртовой

Ногаец сбивал цену вдвое, казак упорствовал, и спор, как правило, заканчивался где-то на середине, после чего писчики писали в два списка, воеводе и послу, имя казака, вещицу и ее цену.

Неожиданно взорвался на крик Иванка Камышник, у которого не выдержали нервы при обвинении казаков в разбойных нападениях на ногайские улусы и особенно на погром их столицы Сарайчика.

— На ваш стольный Сарайчик ходили казаки по воле российского государя Ивана Васильевича в наказание за ваши бессчетные набеги! Не вы ли, собравшись с крымцами да сибирцами жгли наши села и города? Не вы ли уводили десятки тысяч русских людей в неволю, бесчестили женок и девиц? За это были биты казаками, за это в отместку казаки соромили ваших женок! А будете и далее лиходейничать, то и ваш хан Урус начнет бегать по степи, как бегал от атамана Ермака хан Кучум, находя спасение в дальних уголках Сибири! Били мы хана Кучума, били хана Уруса, а теперь идем бить крымского хана в его землях! И вы нас лучше не задирайте, потому как говорят на Руси — были бы крошки, а мышки будут! Вы у нас теперь рухлядь отбираете, так не забудьте спрятать понадежнее!

Ногайский толмач от неожиданности даже присел, потому как Иван Камышник, припадая на раненую в Сибири правую ногу, коршуном заходил кругами над ним, сжимая и разжимая огромные кулачищи, но сдержался и обе руки упрятал за спину. Толмач тут же оказался рядом с послом Иштор-батыром и присунулся усатым лицом к уху посла.

Глава ногайских послов от услышанного даже рот раскрыл, так что и кончик красного языка наружу высунулся. Как? Казаки ходили на ногайскую столицу по государеву повелению? Отчего же во всех своих грамотах к хану Урусу от имени царя Федора пишут, что разбойные казаки не в государевой воле! И что грабят и жгут ногайские улусы своей охотой! Этого он, посол Иштор-богатырь, без внимания не оставит! И самарский воевода должен знать, кого принял в свой новый город на ратную службу. Чего доброго, эти разбойники темной ночью могут снова напасть на посольство и всех изрубить за отнятую утварь.

— Иванка, уйми свой гнев! — негромко выговорил Матвей своему ратному товарищу. — Похоже, что ты крепко напугал ногайского посла, вона как стрекатнул с оговорными речами к воеводе! Как знать, не в великой ли тайне были те посланцы от государя к казачьим атаманам, чтобы пожечь ногайскую столицу за их набеги?

— Да ну их к бесу, озлили сверх всякой меры, расшиби их гром натрое! — проворчал Иван Камышник, сгреб ладонью длинные усы и, потряхивая пустым приседельным мешком, ушел в помещение.

К атаману подошел есаул Митроха Клык, показал наполовину пустой приседельный мешок, невесело пошутил:

— Богатый Ермил — всему миру мил, а бедный Ермил и своей женке не мил! Зато вот бумага, где писано, что именно у казака Митрохи взято по воле ногайского посла. Да, а куда это Иштор так резво пробежал мимо меня?

— А-а, — отмахнулся Матвей, не вдаваясь в подробности происшедшего. — Как говорится, жена сбесилась и мужа не спросилась! К воеводе с кляузами поскакал пешей рысцой!.. Я свое отдал без торга. Будем живы, добудем и поживу, что теперь печалиться. Бог даст, не поскупится государь Федор Иванович, возвернет потерянное казаками ради службы ему на крымских рубежах… О чем говорил с тобой князь Григорий? Уговаривал отстать от казаков, так, да?

Митроха Клык покривил порченные шрамами губы, нервно рукой несколько раз пригладил густую волнистую бороду, которая словно нарочно вызывающе торчала вперед, не ложась на грудь. С нескрываемой печалью в голосе проговорил, посматривая на казаков, которые все еще шумно спорили с ногайскими писчиками.

— Да что он мог присоветовать мне? Говорил, твоя правда, Матвей, чтобы я отстал от казаков, подал прошение государю с просьбой возвратить мне прежнее княжеское звание, да чтобы простил за воровство с казаками, а даровал сызнова родовое село с деревнями и землями. Да знаю доподлинно, что мое родовое село и земли с угодьями царь Иван Васильевич пожаловал не кому-то, а нынешнему правителю Борису Годунову! Так нешто Борис не сыщет причины уморить меня каким-то способом, лишь бы не потерять бесчестно нажитое, когда состоял в опричниках обок с нелюдем Малютой Скуратовым!

— Да-а, брат Митроха, в твоих словах много горькой правды и об опричниках и о нынешнем правителе, трясца его матери, чтоб весело жилось! Наслышался я в Москве от князей Шуйских, Ивана да Андрея, про лихоимство Бориса Годунова!

— Как? — удивился не на шутку Митроха Клык и в его постоянно злых серых глазах вспыхнуло неподдельное любопытство. — Тебе довелось повидаться с князем Иваном Петровичем? С этим воистину героическим полководцем? Когда? И что свело вас вместе, да еще в Москве?

— Дело прошлое, брат Митроха, как-нибудь на досуге расскажу подробнее. Теперь будем доглядывать за казаками, чтобы не учинилось какого ни то буйства. Вона, гляди, казак есаула Тимохи Приемыша уже обеими руками трясет ногайца за халат, словно переспелую грушу, — с улыбкой ответил атаман. — Должно, хочет приличную цену вытрясти за свою утварь. Тимоха! — громко крикнул Матвей есаулу. — Угомони Фомку, а то натворит нам беды да головной боли, так что и до Анны зимней[33]не расхлебаемся этим киселем!

Тимоха Приемыш молча показал молодому щекастому с жидкой бородкой казаку кулак непомерной величины, и гвалт в дальнем углу тут же утих.

К великому счастью обеих сторон все обошлось без происшествия, чего так опасался самарский воевода. К вечеру на руках князя Григория был поименный список прибывших в Самару казаков и перечень вещей, взятых у них в пользу ногайского посольства, искоса поглядывая на исписанные листы, аккуратно сложенные на зеленой скатерти стола у четырех рожков его подсвечника, воевода расхаживал по горнице, предаваясь размышлениям о ситуации, которая сложилась на этот день в Самаре.

«Царь и великий князь Федор Иванович уже уведомился через посла своего Хлопова, да и через отписки астраханских воевод Романа Пивова и Михайлы Бурцева о крепком побитии ногайцев под Кош-Яиком. А от меня такое известие придет с немалой задержкой. Разгневается правитель Борис Федорович, что не известил царя с должной поспешностью, может за нерадение и опалу наложить — отписку с опалой, где волей царя всегда пишут так: “И ты, дурак бездумный, худой воеводишко! Пишешь, что…” После такой отписки жди гнева царского и отстранения от службы…» — размышляя так, воевода в то же время отметил про себя, что стука топоров стало гораздо меньше — недавно к ночи зарядил нудный холодный дождь, из-за слякоти нет возможности работать с бревнами и тесом на новых срубах, и только внутри помещений под крышами, стучали топоры и молотки, да слышались громкие покрики мастеров, которые подгоняли нерадивых подмастерьев.

«Надобно спешно казаков и их семьи из города отослать в зимовье при устье реки Самары у Шелехмецких гор, где чинят струги. А государю Федору Ивановичу отпишу все в подробности, когда казаки из Самары уйдут. Два-три дня погоды не сделают, потому как знает государь, что из Самары гонец скачет гораздо дольше, чем, к примеру, из той же Коломны!» — воевода надавил ладонью на тяжелую дверь, властным голосом позвал приказного дьяка к себе: