Деникин. Единая и неделимая - Сергей Кисин

Это «не останавливаться ни перед чем» сильно напрягло «волчатника», который дал уклончивый ответ, сославшись на необходимость переговорить сначала с терским атаманом Герасимом Вдовенко. После того как Врангель и Шатилов попытались привлечь к заговору и терца, тот прямо заявил, что «Терек на это не пойдет», и тут же направил к Деникину председателя Круга Петра Губарева с предупреждением. Со своей стороны, быстро «просигналил» и Шкуро. Как говорится, вовремя предать — это не предать, а предусмотреть.

К тому же теперь уже приструненная Деникиным Рада и проденикинский атаман весьма подозрительно отнеслись к инициативам барона-карбонария. Его помощник по аппарату главноначальствующего Харьковской губернии Сергей Тверской собирал в Кисловодске кубанскую элиту, пытаясь получить ответ, сможет ли генерал Врангель в случае переворота рассчитывать на поддержку общественных и финансовых кругов. Элита хорошо помнила раскачивавшийся на ветру на Крепостной площади Екатеринодара труп Калабухова. Болтаться рядом никому не хотелось. Отказали.

К тому же Сушков и Скобцов в один голос заявили, что в случае переворота кубанцы «не пойдут в полки, так как генерал Врангель потерял свой престиж на Кубани». Потому и телеграфировал в Тихорецкую, что «задача невыполнима», и всячески тянул ВСЮ АРМИЮ в крестьянский Крым, ибо кубанцы не Белую Россию, а лично его, барона Врангеля, не поддержали в личном перевороте.

Свою политическую и стратегическую «дальновидность» барон доказал, пытаясь убедить обманутого всеми союзниками Деникина в том, что «по сведениям, полученным мною от генерала английской службы Киза, есть полные основания думать, что соглашение с поляками может быть достигнуто… Есть основания рассчитывать на помощь живой силой других славянских народов (болгары, сербы)». Уж сам главком знал, чего хотят поляки.

Врангель докладывал в Ставку: «…зная хорошо настроение казаков, считаю, что в настоящее время продолжение борьбы для нас возможно, лишь опираясь на коренные русские силы. Рассчитывать на продолжение казаками борьбы и участие их в продвижении вторично в глубь России нельзя. Бороться под знаменем «Великая, Единая, Неделимая Россия» они больше не будут, и единственное знамя, которое, может быть, еще соберет их вокруг себя, может быть лишь борьба за «права и вольности казачества»; и эта борьба ограничится в лучшем случае очищением от врага казачьих земель. При этих условиях главный очаг борьбы должен быть перенесен на запад, куда должны быть сосредоточены все наши главные силы».

Деникину следовало все же расставить точки над «2». Произошло еще одно тяжелое свидание в Тихорецкой между бароном, Деникиным и Романовским, во время которого сам главком, по утверждению Врангеля, упорно молчал.

Из слов Романовского было понятно, что Ставку известили о заговоре, и карта барона бита. Делать ему в армии больше было нечего. По крайней мере, пока у руля ВСЮР находился сам Деникин. Барона для вида послали на «укрепление Новороссийского района», подальше от Ставки и Кубани. Поближе к Крыму. Это была последняя встреча двух выдающихся деятелей Белого движения. В эмиграции они даже не пытались увидеться друг с другом.

Деникин уже не верил ничему и боялся поручать Врангелю любую должность, ожидая очередной серии интриг. Генерал-губернатором Черноморской области был назначен не барон, а ушедший в отставку с поста главы Особого совещания генерал Лукомский.

Но торчавший в Доброволии барон просто раздражал главкома, ему необходимо было того упрятать подальше. Врангель слонялся без дела в Новороссийске, жалуясь на Деникина и пытаясь отыскать сторонников среди толп беженцев и раненых. Как только стало известно бедственное положение под Одессой генерала Шиллинга, тут же последовала телеграмма:

Однако Врангелю ехать в обреченную Одессу, которую Шиллинг намеревался сдать со дня на день, не улыбалось. Он стал проситься в более надежный Крым командовать обороной вместо Слащева, который, как на зло, своими малыми силами успешно бил 46-ю стрелковую и 8-ю кавдивизию красных под Перекопом. Притворным отходом с Турецкого вала он заманил красных в перешеек, вынудив ночевать в открытом поле при морозе минус 16. А затем утром 24 января, взяв их в клещи с Юшуньских позиций, фланговым огнем и штыковой атакой разгромил наголову. Когда к нему прибыл бледный адъютант генерала сотник Фрост с вопросом по прямому проводу от губернатора Татищева, мол, не пора ли господам тыловым грузиться на пароходы и удирать, довольный Слащев (прототип генерала Хлудова из культового советского фильма «Бег») небрежно бросил: «Передай, что вся тыловая сволочь может слезать с чемоданов». Исполнительный сотник отстучал буква в букву, вызвав дикий скандал, но сделав Слащева знаменитым.

На следующий день Лукомский отбил Врангелю телеграмму:

Вконец обиженный барон совершенно пал духом: «При этих условиях, сознавая что мною воспользоваться не хотят и дела для меня ни в армии, ни в тылу не находится, не желая оставаться связанным службой и тяготясь той сетью лжи, которая беспрестанно плелась вокруг меня, я решил оставить армию».

Однако и тут неугомонный Врангель не желал смириться. Он выехал в Крым на фактически «приватизированном» пароходе «Александр Михайлович» (все это время жил на нем), где попытался организовать комплот с верным адептом Шатиловым, обиженным отставкой с поста главы Особого совещания Лукомским, допустившими развал тыла и офицерский мятеж капитана Николая Орлова адмиралами Дмитрием Ненюковым и Валентином Бубновым, духовенством с преосвященным епископом Вениамином и сенаторами во главе с Григорием Глинкой (будущий заведующий Государственными имуществами Крыма и управляющий земледелием в правительстве Врангеля). Попытался было привлечь и отставленного от армии и приехавшего в Крым своего «подельника» генерала Покровского, но тот, по выражению Врангеля, «соскочил с нареза» — пустился в пьянки и гулянки, ему было не до тайных сборищ. Слащев писал: «Врангель подтвердил сказанные им раньше слова, что если он будет главнокомандующим, то даже в случае неустойки на фронте он обеспечит спасение и устройство в будущем чинов своей армии. Видимо, ему страшно хотелось власти, и он мнил себя администратором и гражданским правителем, что очень трудно ожидать от военного, отдавшегося всецело своему делу»