Хоровод воды - Сергей Юрьевич Кузнецов

– Не скажу, – улыбается Лена, – ничего про себя не скажу. Нарисуй меня как я есть – без биографии, фамилии, должности мужа.

– А какая должность у твоего мужа?

– Не скажу. Может, я пошутила. Может, вовсе нет у него должности. Может, у меня и мужа нет. Ты давай, рисуй.

И Мореухов рисует, рисует и говорит. Давно уже трезвым он не говорил так много. Наверное, так же долго, как не рисовал маслом. Лена сидит неподвижно, поэтому кажется – слушает внимательно, подает реплики.

– Впервые вижу человека, который любит московские окраины. Все мои знакомые стараются перебраться в центр или за город.

– Богатые люди, наверное, – усмехается Мореухов. – Ну к тому же им кажется, что это круто – дом 1905 года. Доисторический, можно сказать, дом.

– Почему – «доисторический»?

– А для меня история началась в семнадцатом году, – отвечает Мореухов не то в шутку, не то всерьез, – но не о том речь. Для меня в городе самое главное – застывшее время, фрагменты прошлого. В центре его почти не осталось, а на окраинах полно. Там прошлое не такое старое, но это даже хорошо: я его лучше помню.

– Да уж, 1905 год ты помнишь хуже, – улыбается Лена.

– Можно сказать, совсем не помню, – соглашается Мореухов, – но вообще-то я верю в генетическую память. У тебя так никогда не было – смотришь какое-нибудь старое кино, и вдруг кажется, что ты там была? Хотя кино, скажем, довоенное, и мы тогда еще не родились.

– Если честно, – отвечает Лена, – я редко смотрю такое старое кино.

– А я очень люблю, – говорит Мореухов. – В нем что главное? Не сюжет, а дух времени. Если изображение не реставрированное, тогда совсем здорово. Я вообще люблю прошлое, верю, что внутри каждого человека сидят все его предки.

– Я тоже так считаю, – говорит Лена. – Надо знать своих предков. Генеалогия – это судьба.

– Не в голове сидят, а на генетическом уровне, – поясняет Мореухов. – В детстве я прочел фантастический рассказ про ученого, который придумал машину времени. Она отправляла человека в тело его предка – и он, если я правильно помню, попал в тело неандертальца.

– И как ему там – понравилось? – хихикает Лена.

– Кажется, нет, – отвечает Мореухов. – По-моему, он просто немного растерялся. Кому приятно обнаружить, что внутри тебя сидит первобытный психопат и убийца. Я-то уверен, что без всякой машины времени можно дотянуться до своих предков, стоит только захотеть. А чтобы почувствовать себя неандертальцем, вообще ничего изобретать не надо: способ давно известен. Стоит тридцать рублей. Автор того рассказа, наверное, об этом не знал.

Так они говорят день за днем, раз за разом.

Мореухов рассказывает о невоенной тайне и темной луже, расплывающейся вокруг блестящей лысины деда, о том, как в детстве смотрел фильмы о Гражданской войне, «Бумбараш», «Белое солнце пустыни», «Достояние республики» – какой там был Миронов, а? И как он в конце, в белой рубахе, с завязанными глазами – я в женщин не стреляю!

Лена слушает так, что Мореухову кажется: однажды произойдет чудо, после окончания сеанса Лена встанет, скинет платье, подойдет, обхватит руками, поцелует. И все в его жизни изменится, станет новым и прекрасным.

К тому же, говорит он себе, это же канон фильма нуар: красавица должна меня соблазнить, как же без этого? – и рассказывает о гнилых подводных корягах, мертвых руках, рогатых водяных, черных раках, о раздувшихся животах утопленников, об их плесневело-зеленой коже.

– Значит, мертвецы и водяные, – говорит Лена, – это – в самом конце. А до того?

И он рассказывает о Соне Шпильман, в которую был влюблен, и как Соня сделала от него аборт, мол, кому нужен ребенок от алкоголика, и как навсегда сгинула в Израиле, так что нечего о ней и говорить. Мореухов рассказывает, как несколько раз просил Бога прикончить его и Бог ни разу не внял, рассказывает, как легко знакомиться с женщинами, когда ты пьян, и как невозможно сохранить это знакомство. Он рассказывает о пьяных похождениях, случайных подружках, о любви на свалках и пустырях.

Рассказывает о своей семье, о брате-бизнесмене, двоюродной сестре-продавщице, маме и папе, о том, что его отец бросил мать беременной, она говорит – из-за деда.

– Того, который покончил с собой? – спрашивает Лена, и Мореухов не удивляется, он привык, что она слушает внимательно. Сколько лет уже девушки так его не слушали – возможно, потому, что он слишком быстро лез им под юбку.

Мореухов рассказывает про деда: ничего о нем не известно, все, кто его знали, умерли, только мама осталась, но она тоже ничего не говорит. Дед мне когда-то рассказывал, что воевал в Гражданскую, но все, наверное, воевали.

– А ты в Интернете смотрел? – спрашивает Лена.

– Я Интернетом не пользуюсь, – с достоинством произносит Мореухов.

Соня Шпильман несколько лет назад передала со знакомыми свой е-мейл. Мореухов не стал писать: его любовь была живой, плотской, она пахла летней травой, крымским портвейном, чуть теплым пивом. Ничего виртуального в ней не было – и никогда не будет.

– Интернет – вредная глобалистская выдумка, – говорит Мореухов.

– Повтори, как его звали, – говорит Лена, – я посмотрю. Надо знать своих предков.

– А твои предки кто были? – спрашивает Мореухов.

– Не скажу, – снова улыбается Лена.

И Мореухов опять рассказывает о своей маме и дяде Саше, о своем отце и Лёле, о Никите, Ане-Эльвире и Римме, рассказывает, как он выдумывает их всех, представляет их жизни, представляет, как они выдумывают друг друга, выдумывают его.

– Но 4 февраля ты был трезв? – спрашивает Лена.

Кто же его знает? Всего лишь неделя после запоя. Условно можно считать – был трезв.

– Хорошо. И как ты узнал о смерти отца?

Да, она похожа на Мэгги Чун и Аниту Муи. А когда встает – на Мишель Йео, но совсем немножко. Выходит, думает Мореухов, все Heroic Trio в полном сборе.

Heroic Trio – гонконгский фильм, жестокое фэнтези, сказка для взрослых. Три суперженщины против сил зла. Русское название – «Палачи».

Оно не сулит Мореухову ничего хорошего.

Я однажды была в этом боулинге, Андрей уговорил сходить, сказал: Ты же бывшая спортсменка, небось, любишь физическую нагрузку, пойдем шары покатаем – и в самом деле покатали. К концу третьего часа я уже делала всех. Меткий глаз, снайперские бабушкины гены, тренированные ноги продавщицы плюс двадцать пять минут зарядки каждый день.

Никите, конечно, трудней. Работа у него сидячая, спортом никогда не занимался, да и пришел первый раз в боулинг не с бойфрендом, как я, а с целой оравой сотрудников. Виктор, тот, который в костюме, кажется, называл это тимбилдингом.

И вот Никита сидит за столиком, пьет какой-то лимонад – он же на машине, ему алкоголь нельзя, – а пятнадцать человек его команды катают шары и пьют пиво.