Хоровод воды - Сергей Юрьевич Кузнецов

Комната складывается перед его глазами с шумом, как кузнечные мехи. Борисов тупо смотрит на свои тяжелые руки. Он не знает, что с ними делать. Теперь он сам не уверен, что влюблен. Он падает в постель и проваливается.

У него – жар.

Тетя Лида никогда не рассказывала, как начался роман Григория и Ольги. Я не знаю, где и когда они поцеловались впервые, не могу представить слов, которые они говорили друг другу. Не знаю даже, рассказал ли Григорий настоящую историю своей жизни, – бабушка не хотела об этом говорить. Тетя Лида сказала, что всегда подозревала: фамилия Борисов не настоящая, наверное, отец Григория был погибшим в Гражданскую белогвардейцем. Но сам Григорий никогда с ней об этом не говорил, а она не спрашивала.

Биографию Оленьки Борисов знал. Чтобы поступить на филфак, Оленька пошла на завод, записавшись в документах работницей.

Попытка скрыть происхождение и должна была послужить причиной ее ареста. Он рассказал об этом с деревянным спокойствием, бешеным спокойствием мужчины, готового защищать свою женщину.

Откуда Борисов узнал о грозящем аресте? Наверное, грань между ЧК и УГРО была тогда не слишком прочна. Секреты не удерживались, просачивались, как кровь сквозь бинт.

Ольга так и не узнала, к каким тонким интегральным ходам прибег тогда Борисов. Он сказал обо всем, когда опасность уже миновала.

– А те люди… которые хотели… – Оленька решительно не знала, как спросить.

– Их больше нет, – серьезно ответил Борисов.

Ответ был совершенен, как шар, круглый, словно бритая наголо голова. Больше не о чем было говорить.

Через месяц он принес сестрам новые документы. Еще через два месяца Григорий с Оленькой поженились.

На второй курс политеха Борисов не пошел: у него внезапно стало слишком много работы.

Аня идет по песчаному пляжу, волны смывают ее узкие следы, Гоша бежит чуть впереди, по самой кромке прибоя, оборачивается, смеется. Пена завивается вокруг Аниных ног, солнце заходит за гору, длинные тени ложатся на песок. Тепло, и только с моря дует легкий ветер. Аня чуть-чуть пьяна, смотрит вслед бегущему Гоше, улыбается.

Сегодня последний вечер в Турции, завтра – чартер на Москву.

Вот и кончился мой отпуск, думает Аня, первый нормальный отпуск за Бог знает сколько лет. Даже кажется, первый в жизни настоящий отпуск. За границей, в отеле, с сыном и с любовником. На берегу моря.

Аня плавала каждый день. На вторую неделю ей показалось, что к ней вернулись не только радость движения в воде, разговора с водой, но и былые спортивные навыки. На глаз оценила расстояние между двумя пирсами, попросила Андрея засечь время – к сожалению, до былых рекордов еще тренироваться и тренироваться. И тогда Аня сказала, что будет просто плавать, не думая о времени, о спорте, о прошедших годах. Просто плыть. Вдох-выдох, вдох-выдох. Не спеша, в ритме морских волн. Вдыхая запах соли и водорослей, оглядываясь на берег, где стоят две мужские фигурки, большая и маленькая.

Вдох-выдох, вдох-выдох. День-ночь, день-ночь.

Вот и кончились две недели.

Сегодня они проснулись ранним утром. Гоша крепко спал, подложив кулак под голову и зажав в руке водяной пистолет. Андрей сказал: Пошли на пляж, раньше семи не проснется, у нас целый час.

Сначала они плавали у берега, дурачились, даже немножко целовались, стараясь не сбить дыхание, – и оба замерли, когда тонкий сияющий ломтик появился над горизонтом. Аня вдруг сказала: Прости, я ненадолго, – чмокнула в щеку и поплыла по золотой дорожке навстречу солнцу последнего отпускного дня.

Она плывет в рассветном блеске, вдох-выдох, вдох-выдох, не спеша, но все равно очень быстро. Солнце слепит глаза, Аня зажмуривается и плывет в золотистой темноте. Две недели назад казалось: ее тело вспомнило молодость, вспомнило детство, но каждый день приносил новые воспоминания. Почему-то сейчас ей нет дела до маминого прорвемся! и до ее собственного выплывем! Почему-то нелепыми и жалкими выглядят когда-то смеявшиеся над ней дети, глупыми и бессильными – слова, что мама говорила про друзей и любовников. Почему-то вспоминается: большой мужчина поднимает на руках к самому небу… нет, всего лишь к люстре. Аня чувствует прикосновение мужских рук, слышит рокочущий голос, борода щекочет щеку, приятно и немножко больно. Она кривит маленький носик – и тут же мамины руки забирают ее.

А ведь я много лет хотела, чтобы папа вернулся к нам, вспоминает Аня. Представляла, как они с мамой снова будут жить. Злилась на него, что он не приходит. Я и не знала, что он много раз приходил, хотел снова съехаться, хотя бы повидать меня, но бабушка прогоняла его, а мама запиралась в своей комнате и плакала.

Ничего этого я не знала – но все равно хотела, чтобы у меня снова был папа. Когда же я забыла его? Когда поверила маме и бабушке, согласилась: да, он обманул нас, не любит маму, не хочет видеть меня.

Наверное, классе в четвертом, когда я впервые выступала на соревнованиях. Я помню, как волновалась – и как хотела, чтобы папа пришел на меня посмотреть. Чтобы он сидел на трибуне и кричал: Давай! Давай! – или что там кричат на детских соревнованиях родители? Сейчас я понимаю: он даже не знал, что я хожу в бассейн. Но в тот раз все время, пока я плыла, воображала, что папа смотрит на меня. И когда я проиграла и плакала в дýше, чтобы никто не видел слез, я сказала себе: это потому, что папа не пришел. И решила больше его не ждать. Забыть.

Так и сделала. Даже когда мы встретились – не простила, не вспомнила ни как взлетала к потолку, ни прикосновение колючей бороды. Как и обещала – забыла все. И вспомнила только теперь, когда папы уже нет. Пять месяцев плюс-минус несколько дней.

Я разминулась со своим отцом. Пока он был жив, я считала: у меня нет отца. Когда он умер – вспомнила, как любила его.

Вика, наверное, могла бы рассказать, где сейчас его душа, думает Аня и плывет, не открывая глаз, рассекая рассветное море, вдох за вдохом, всплеск за всплеском. Вика могла бы рассказать, но я и сама знаю: он там, откуда видит меня. Смотри на меня, папа, смотри, как я плыву, куда же тебе смотреть, как не на родную дочь? Ты теперь везде, и, значит, тебе видно все: московские душные улицы, рынки и магазины, где я работала, квартиры, которые я снимала, мужчины, которые у меня были, дорожки бассейнов, где я плавала, мои соперницы, которые мне проиграли и которым проиграла я, мелкая галька турецкого пляжа, Гоша в своей кроватке, Андрей на берегу. Смотри на мою жизнь, смотри сквозь все эти годы, смотри, как я плыву в сиянии утреннего солнца, плыву для тебя, в память о всех соревнованиях, где ты не смог побывать. Ты слышишь меня, папа? Ты видишь меня?

Ты знаешь, я наконец тебя вспомнила. Извини, что так поздно.

Ане хочется заплакать, и, наверное, она плачет – хотя кто разберет среди соленых брызг, где вода, а где слезы? Тем более что дыхание ровно, взмахи рук уверенны, а солнце наполняет море рассветным золотом, и даже если Аня плачет, Андрей этого не видит. Он стоит, не отрывая глаз от черного пятна ее волос, мелькающего среди солнечных бликов, и хочет, чтобы этот миг продолжался вечно.