Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны - Язон Туманов

У него уже не уходит душа в пятки, когда в свежую погоду командир шлюпа, расставив фертом ноги, заложив руки в карманы полупальто и глядя куда-то вверх, задрав голову, кричит:

– Мичман Дейбнер, живо, на фор-марс! Посмотрите, чего это там марсовые копаются, как вши на мокром пузе?!

И мичман Дейбнер, взобравшись на фор-руслени, идет по уходящим из-под ног выбленкам на фор-марс, поминая мысленно царя Давида и всю кротость его.

Все эти страхи уже позади, как давно осталась позади страшная Бискайка, в которой впервые шлюп «Кроткий» выдержал жестокую трепку: когда маленький деревянный кораблик под одним стакселем и штормовой бизанью в течение пяти суток боролся с разъяренной стихией на виду все того же маяка Финистерре, точно не будучи в состоянии от него оторваться; когда от страшных ударов волн корпус «Кроткого» скрипел жалобно, точно умоляя не бить его так жестоко: когда по палубе ходила вода, не успевавшая выливаться через шпигаты, и грозила смыть за борт всякого, упустившего из рук протянутый штормовой леер; когда и команда и офицеры питались лишь ржаным сухарем, размоченным в воде, чтобы его могли раскусить даже молодые зубы[181].

Остался позади и сказочно красивый, солнечный остров Мадера, с водой такой синевы, точно в море кто-то напустил синьки, и такими голубыми небесами, точно смотришь на них не в натуре, а на картинке, точь-в-точь такой, какая висит у папеньки в кабинете и на которой изображен корабль «Твердый» на рейде острова Корфу. Там, на Мадере, впервые мичман Дейбнер уж показал себя бравым моряком при приставании к берегу на шлюпке в бурунах. Проделал он все в точности, как было написано в учебнике морской практики. Было немного жутко, но все сошло отменно хорошо.

Позади ласковый, ровный и теплый пассат, подгонявший шлюп, который бежал, как резвая лошадка по накатанной дороге, когда на вахте только и было дела, что погуливать по палубе, да поглядывать на красиво вздувшиеся паруса, любоваться синими небесами, на которых, как клочки ваты, белели пятнами высокие облачка, слушать урчание воды в кормовой струе и любоваться стайками летучих рыбок, веером выскакивающих из-под форштевня «Кроткого», или следить за эволюциями дельфинов, плывущих с кораблем наперегонки и выскакивающих от времени до времени из воды, точно желая посмотреть, не отстает ли это удивительное сооружение рук человеческих.

Позади, в далеких уже воспоминаниях, остался и оживленный Кейптаун, где с утра и до вечера на набережной, где неподалеку стоял на якоре «Кроткий», толпился народ, приходивший поглазеть на щегольской кораблик под странным белым флагом с синими, накрест, полосами, с экипажем, говорящем на неведомом языке, в котором не услышишь ни одного слова ни английского, ни голландского. Там, среди рыжеволосых англичан и флегматичных голландцев в широкополых шляпах и с глиняными трубками в зубах, шныряли зулусы и бушмены, от вида которых у кухарки Феклуши, без сомнения, приключился бы родимчик. В Кейптауне, на парадном обеде, данном губернатором в честь русских моряков, свежая как роза, красивая как ангел, в белом платье, с высокой талией, подпоясанной под самой едва обрисовывающейся грудью широкой розовой лентой, в красиво обрамляющих юное лицо белокурых буклях, губернаторская дочка ласково смотрела на пригожего русского мичмана и звонко хохотала над грубыми ошибками его английского языка.

У мыса Доброй Надежды, в лунную ночь, стоя на вахте, мичман фон Дейбнер не без опаски посматривал вдаль, в ту сторону, откуда тянулась лунная дорожка, не появится ли там, вдали, в нежном полусумраке, высокий рангоут летучего голландца. Он знал, что летучий голландец облюбовал эти воды и обычно показывался морякам именно здесь, у мыса Доброй Надежды.

Далее был бесконечно долгий переход через всю ширь Индийского океана, когда, в конце концов, мичману Дейбнеру стало казаться, что земная твердь провалилась куда-то в тартарары, на земном шаре осталась только морская гладь, а шлюп «Кроткий» превратился в летучего голландца, обреченного блуждать по океанам до Страшного суда.

О красотах Батавии он рассказал своей маменьке в длиннейшем письме, отправленном с голландским барком, поднявшим якорь для следования в Европу вскоре после прихода «Кроткого» на Яву.

Там долго стоял русский корабль, обтягивая ослабевший за долгий переход такелаж и конопатя палубу, рассохшуюся под горячими лучами тропического солнца.

А вот уже воды третьего океана омывают борта «Кроткого», таинственного Тихого океана, хранящего у себя еще много не разгаданных белым человеком чудес. В разгадке этих загадок и заключалась цель экспедиции Беллинсгаузена. Когда шлюп «Кроткий» вернется в родные воды, к прославленным уже именам русских моряков Дежнева, Беринга, Чирикова, Крузенштерна, Коцебу, Лисянского прибавится имя Беллинсгаузена, на карте Великого океана появятся новые, открытые им острова и запестреют их очертаниями белые до него места на географических картах, а цивилизованный мир еще раз узнает, что на Божьем свете есть не только Магелланы, Куки и Лаперузы, но и русские моряки.

IV

Багровое солнце огромным раскаленным шаром склонялось к закату. Еле заметный бриз слабо наполнял тяжелую парусину «Кроткого», подвигающегося трехузловым ходом, больше с помощью попутного течения, нежели ветра. Временами бриз стихал совсем, и тогда паруса обвисали безжизненными складками, и шлюп беспомощно переваливался на пологой мертвой зыби, подвигаемый одним течением. Впереди, прямо по носу, желтела узкая полоска земли, за ней вздымала к небу свою вершину казавшаяся фиолетовой гора, и на фоне ее в подзорную трубу можно было видеть разбросанные там и сям кущи пальм.

На шлюпе с вожделением смотрели на медленно приближающуюся землю. На корабле вот уже вторую неделю ощущалась настоятельная необходимость в свежей воде. Вода, остававшаяся от последнего налива, была на исходе, издавала уже скверный запах, и на шлюпе начались желудочные заболевания, которые не на шутку стали тревожить капитана.

Солнце уже село, а шлюп еще был далеко от берега, и кидаемый лот не достигал грунта. Корабль после наступления темноты лег в дрейф и пролежал в нем целую ночь.

Как только после коротких утренних сумерек из-за горизонта брызнули горячие лучи солнца, «Кроткий» обрасопил реи и, наполнив паруса свежим утренним бризом, побежал вдоль недалекого уже берега, опоясанного белой пеной бурунов. Командир и штурман не отрывались от подзорных труб, высматривая удобное место для постановки на якорь. Вот показалась вдающаяся в глубь берега небольшая круглая бухта и, что совсем уже было хорошо, – от нее в глубь острова уходила зигзагом серебристая ленточка впадающей в бухту речки с берегами, окаймленными, точно опахалами, кущами пальм.

Шлюп, уменьшив парусность, направился в открытую им бухту, нащупывая лотом глубину. На палубе готовили к спуску баркас. Из трюма доставали пустые анкерки и бочонки и грузили их в шлюпку. Зорко вглядываясь вперед по курсу, – в этих водах так легко наскочить на предательский коралловый риф, – командир вводит корабль в бухту и, когда лотовый дает ему нужную глубину и кричит, что грунт – песок, дает знак старшему офицеру, и этот звонким голосом командует: