Дворец ветров - Мэри Маргарет Кей

Прибыл почтовый курьер с толстой пачкой писем, адресованных капитану Пелам-Мартину. Большинство из них не представляло интереса, и, бегло просмотрев удручающую кипу бесполезных бумаг и выбросив их в мусорную корзину, где им было самое место, Аш с удовольствием обратился к единственным двум посланиям, вызвавшим у него живейший интерес: короткому письму от Зарина и значительно более длинному от Уолли, который искренне завидовал другу, жаловался на скуку равалпиндской жизни и выражал страстное желание оказаться на его месте.

«Я же говорил, что девушки непременно окажутся красавицами, но ты мне не верил, – писал Уолли. – Ты не понимаешь своего счастья!» А потом, вопреки своим предшествующим сетованиям, пустился в пространное лирическое описание некой мисс Лауры Уэндовер, которая, к несчастью (или к счастью?), оказалась помолвленной с гражданским инженером. К письму прилагалось стихотворение, посвященное памяти товарища-офицера, умершего от брюшного тифа. Стихотворение начиналось словами «Он не вступил еще в расцвета пору» и состояло из семи длинных строф, одна хуже другой.

Осилив две первые, Аш скомкал и выбросил лист бумаги и, когда тот, подхваченный ветром, скрылся из виду, лениво спросил себя, что может подумать о поэте не знакомый с Уолли посторонний человек, который найдет это словоизлияние. Любое мнение, составленное об авторе на основании такого напыщенного вздора, будет не в пользу сочинителя. Однако написанное на шести страницах послание создало у Аша впечатление, будто Уолли находится рядом собственной персоной и разговаривает с ним вслух, и Аш несколько раз со смехом перечитал письмо и почти пожалел, что он сейчас не в Равалпинди.

Письмо Зарина, наоборот, умещалось на одной-единственной странице и представляло собой весьма любопытный документ. Прежде всего, оно было написано на английском, что показалось довольно странным, ведь Зарин прекрасно знал, что никакой необходимости в этом больше нет, и последние два письма от него, полученные Ашем в Равалпинди, были написаны на арабском. Это послание, как и все прочие, было продиктовано профессиональному письмописцу и кроме обычных цветистых комплиментов и пожеланий здоровья и благополучия получателю содержало несколько незначительных новостей о жизни полка и заканчивалось сообщением, что мать Зарина пребывает в добром здравии и просит предупредить сахиба о необходимости соблюдать осторожность и особо остерегаться таких тварей, как змеи, многоножки и скорпионы – последние водятся в Раджпутане в великом множестве…

Поскольку мать Зарина умерла много лет назад, Аш пришел к заключению, что Зарин тоже запоздало узнал о связи между Гулкотом и Каридкотом и поспешил предостеречь его. Он знал, что упоминание о матери привлечет внимание Аша и заставит его насторожиться, если он сам еще не успел ничего узнать, а фраза насчет скорпионов явно отсылала к Биджу Раму, носившему в Хава-Махале прозвище Биччху. Обращаясь к английскому языку, Зарин, видимо, пытался предотвратить вероятность, что письмо вскроет и прочитает посторонний человек.

Это, безусловно, было разумной мерой, ибо при внимательном рассмотрении Аш обнаружил, что все до единого конверты, врученные ему почтовым курьером, носят следы вскрытия – обстоятельство неприятное, но не особо его встревожившее, так как он точно знал, что никто из каридкотцев не умеет читать по-английски достаточно хорошо, чтобы понять смысл написанного.

Зато отсюда следовало, что опасность, о которой пытался предупредить его Зарин, вполне реальна.

Аш отложил в сторону письмо Уолли, а письмо Зарина разорвал и тоже бросил в мусорную корзину, после чего вышел из палатки и обменялся любезностями с местным торговцем, который согласился продать запасы сахарного тростника для слонов.

Они находились в пути меньше недели, когда Аш решительно отказался от паланкина и заявил, что в состоянии ехать верхом и горит желанием проверить в деле горячего арабского скакуна по имени Бадж Радж («Королевский конь»), которого от лица панчаята подарил ему Малдео Рай вместо погибшего чалого, Кардинала.

Тем, что он вообще оказался способен сидеть на коне, Аш был обязан искусству Гобинда и заботливому уходу дай Гиты, и, хотя первый день, проведенный в седле, оказался для него более утомительным, чем он хотел бы признать, на второй день он почувствовал себя лучше, на третий – еще лучше, и к следующей неделе Аш полностью восстановил силы и стал здоровым и бодрым, как прежде. Но радость избавления от боли и бинтов, радость возвращения к нормальной жизни была омрачена одним обстоятельством: он больше не нуждался в услугах дай, а когда она перестала приходить, для Джули стало слишком рискованно наведываться к нему одной.

Пока ничего другого не оставалось, кроме как видеться с ней только в дурбарной палатке. Такое положение вещей Аша совершенно не устраивало: все равно что стоять в глубоком снегу и смотреть сквозь оконное стекло в теплую комнату с ярко горящим камином. Кроме того, вечерние встречи по-прежнему зависели от настроения Шушилы, и теперь, когда сахиб утратил статус инвалида, Кака-джи предпочел бы покончить с этими встречами, хотя он их не запрещал и, судя по всему, не меньше всех остальных получал от них удовольствие всякий раз, когда они устраивались по воле Шушилы. Но Аш слишком привык видеться с Джули наедине и свободно беседовать с ней, и он не собирался отказываться от таких свиданий. Наверняка есть какой-нибудь другой способ тайно встречаться.

Он снова лежал ночами без сна, составляя и отметая планы, оценивая степень риска. Но он мог бы и не тратить ночные часы на напряженные раздумья. Джхоти невольно решил проблему за него, пожаловавшись Кака-джи, что сестры становятся скучными и занудными и что даже Каири, которая никогда не хворала, уже дважды отказалась играть с ним в шахматы, сославшись на головную боль. Оно и понятно, презрительно заявил Джхоти, чего еще ожидать? Она же целыми днями напролет торчит в душном жарком рутхе или сидит взаперти в своей палатке и не дышит свежим воздухом, не гуляет и в день проходит не более десяти шагов. Коли так пойдет дальше, то ко времени прибытия в Бхитхор она будет так же плоха, как вечно больная и никчемная Шу-шу.

А кстати, если Шу-шу не возьмется за ум, то вообще не доедет до Бхитхора. Вдобавок ко всем прочим своим недомоганиям она теперь еще и ест плохо и если будет продолжать в том же духе, то скоро усохнет и умрет, и тогда для раны останется одна Каири, а он от нее наверняка откажется. И тогда, добавил Джхоти, чье воображение разыгралось не на шутку, им всем придется вернуться в Каридкот ни с чем и Нанду, увидев, что все хлопоты и траты оказались напрасными, впадет в страшную ярость и казнит их всех – или посадит в тюрьму. А возможно, с ним приключится удар и он умрет на месте.

Этот заключительный полет фантазии привел Джхоти в самое приятное расположение духа. Но в предыдущих его высказываниях содержалось достаточно правды, чтобы Кака-джи забеспокоился. При следующей встрече с племянницами он присмотрелся к ним повнимательнее и решил, что Джхоти прав. Каири-Баи казалась усталой и сонной, и в ней чувствовалось апатичное безразличие, чего он прежде не замечал. Старик сильно встревожился: если она занедужит, то что будет с Шу-шу? Ни одна из женщин не в состоянии заменить Каири, и даже ей трудно терпеть капризы маленькой сестры. Младшая племянница тоже выглядела не самым лучшим образом, и Кака-джи, пристально глядя на нее, пришел к выводу, что в последнее время она заметно похудела и это ей не к лицу. Она начинала походить на костлявую мартышку: одни глазищи.