Подозреваемый - Юрий Азаров

— И все-таки сейчас капитализм, а не социализм, — снова попытался возразить я.

— Это все слова. А на поверку все то же самое. Кучка тех же тиранов и тиранчиков стала называть себя по-другому, легализовала свои баснословные доходы и открыто стала грабить государство. Они достаточно хитры и умны, потому и развернули новую игру в демократию. Сейчас Касторский баллотируется в депутаты, и он наверняка пройдет, потому что отвалил на избирательную кампанию солидную сумму. Кстати, чтобы победить в выборах, он обещает повысить зарплату шахтерам и учителям, лучше финансировать бюджетную сферу: образование, культуру и здравоохранение. Представитель Касторского даже в нашем комплексе побывал и сделал мне и школе несколько лестных предложений: укрепить материальную базу нашего комплекса, направить нас в Соединенные Штаты с целью ознакомления с опытом и прочее…

— И вы приняли его предложения?

— А как же иначе? Какой у нас выход? Все, что будет работать на образование, мы будем поддерживать от кого бы ни исходила эта поддержка.

— Даже если эта поддержка будет идти от публичного дома или преступной группировки? — съязвилКя.

— Я вам сказал, для данного периода нет разницы между властью, публичным домом и преступной группировкой…

— Объединяясь с преступниками, вы неизбежно становитесь на преступный путь, — сказал я.

— Нет. Мы будем делать свое дело. Мы будем готовить молодежь к праведной жизни, к сопротивлению, к неприятию лжесвободы и лжедемократии…

— Значит, снова борьба? Снова революция?

— От этого не уйти… Мы против насильственных мер с кровопролитиями, а борьба с использованием ненасильственных мер — дело вечное, пока жив человек. Без борьбы, без напряженной созидательной работы не может быть ни социального, ни духовного развития, это уж точно… Кстати, мои позиции разделяют Попов и Назаров, ну и, конечно, Костя Рубцов…

Они ушли, а я долго думал над тем, какой неоправданно кровавой является современная наша жизнь. И я, рядовой человек, находящийся на обочине общественной жизни, обагрен кровью невинных и виноватых, тех, с кем довелось мне пообщаться за столь короткое время: Анна Дмитриевна и Екатерина Дмитриевна, Катя-маленькая и Змеевой, Лукас и Петров, Серов и Коржев, Долинин и десятки других. Я уцелел по чистой случайности в этом калейдоскопе смертей. Но у меня нет твердой уверенности в том, что мои нынешние безбедные дни продлятся. Я постоянно чего-то жду. Какой-то новой беды. В этом ожидании — зловещая примета времени…

В прессе часто проскальзывает такая мысль: когда подростки проявляют жестокость (насилуют, убивают, жгут, пытают) — это еще не конец. Настоящая опасность наступает тогда, когда общество перестает реагировать на подростковый беспредел.

Внук Соколова, Коля Соколов, четырнадцатилетний крепыш с двумя товарищами пригласили в гости двенадцатилетнего Валерия Коржева. Валерия изнасиловали, резали ножом, пытаясь снять с живого кожу, а потом убили и закопали. Ни в живописи, ни в литературе ничего подобного я не встречал. Вся история человечества не фиксировала таких подростковых злодеяний.

— Зато сегодняшняя наша публицистика каждый день описывает подобные факты беспредела, — сказал мне Курбатов и протянул вырезку и "Московского комсомольца" от 4 июня 1998 года. В статье "Нежить", подзаголовок "Детский ад", описывалось как тринадцатилетнего, очень милого мальчика, Сережу Серова, жителя города Тутаева, что в сорока километрах от Ярославля, в подвальной каморке его дружки изнасиловали, убили и закопали, а затем отправились на дискотеку. Сережу "опускали" в тщательном соответствии с криминальными легендами. Заставляли пить мочу. Потом изнасиловали. Увидев, куда идет дело, большая часть "коморцев" благоразумно удалилась. Вместе с ними и Сережин покровитель Дима. В подвале осталось пятеро: Лось, Хамов, Татаркин, Козлов и Исаев. Двум — по 15, двум — по 16, Лосю — 18. В ход пошел нож: на теле не менее двадцати ран. Пытались содрать кожу ножом, затем лопатой — не хватило опыта. Дальше идти было уже некуда. Приговор вынесли буднично. "Мы тебя убьем", — просто сказал Лось. Подобрал кирпич и начал долбить им по голове Сережи. "Казнь" заняла минут пять. Козлов предложил закопать тело. Лопатой — той самой, что сдирали кожу, — выкопали неглубокую яму…

На следующий день Лось с друзьями согнали в подвал "малых" и велели отмывать кровь со стен подвала. Отмыли…

За четыре месяца до этого года в Ярославле и области зафиксировано 672 уголовных правонарушения, участниками которых были несовершеннолетние. Львиная доля приходится на тяжкие преступления: изнасилования, убийства, издевательства, разбои. Грядет еще одно громкое дело — двое подростков за какой-нибудь месяц убили минимум семь бомжей. Просто за то, что они бомжи".

Пять дней я не выходил из комнаты, пока на моих трех холстах не запечатлелись картины подростковых зверств. Когда ко мне пришли Попов, Назаров и Курбатов, между ними разгорелся спор.

— Зверства, а тем более детские — не предмет искусства, — сделал такое заключение Попов и добавил: — Это безнравственно. Неужели вы этого не ощущаете? Вы же сами говорите, что в истории культуры такого рода факты не фиксировались!

— Такого рода преступлений не было раньше ни у нас, ни в других странах, — сказал Курбатов. — Мы не должны молчать. Не имеем права!

— А мы и не молчим, — тихо проговорил Назаров. — Каждый на своем участке должен выполнять посильную ему задачу в борьбе с преступностью, в частности подростковой. И то, что эти сюжеты проникают в искусство, — суровая необходимость. Мы обязаны всячески помочь Теплову закончить свой сериал о преступности и, конечно же, поможем выставиться, возможно, издать соответствующие альбомы, книги…

— Я хотел бы написать к картинам Теплова своего рода педагогический комментарий. Мы на эту тему уже говорили с Виктором. Ты не передумал? — обратился ко мне Попов.

— Не только не передумал, но и предлагаю свое участие в прилагаемых к моим картинам публицистических заметках. Давно уже настала пора объединять различные жанры искусства. Поэзия и музыка, скажем, давно обручены, а вот живопись и музыка никак не дойдут до помолвки.

— А тебя не смущает то, что я буду идти от обратного? — сказал Попов. — С одной стороны, я намерен раскрыть безнравственность искусства, в центре которого зверства детей, а с другой стороны, хочу развернуть проблему защиты детства; настала пора по большому счету заговорить о детской преступности как о социальном зле, как о предвестнице социальных катастроф во всем мире. Мы напрасно говорим, что Россия лидирует по детской преступности. Последние данные говорят и о том, что в Соединенных Штатах безумно растет подростковая преступность. Причем эти преступления, когда подростки автоматной очередью расстреливают своих товарищей, педагогов, родителей, не знают равных.

— Я не совсем согласен с тобой, Володя, — обратился я к Попову. — В прошлом веке предметом большого проблемного романа Достоевского "Бесы" стал факт убийства студента Иванова Нечаевым и его компанией. Мне кажется, что убиение, а точнее, самая жестокая казнь, какая только может быть совершена даже не людьми, а дьяволом, казнь милого не виновного ни в чем мальчика, казнь хладнокровная, безобразная, надругательская отражает катастрофу в нашем человеческом сознании. Обратите внимание, ни народное образование, ни правоохранительные структуры не обратили внимания на чудовищность этого зверства. Общество в целом оказалось безразличным к пролитию невинной крови. И я смею заявить, что смерть мальчика Серова, как смерть Коржева, не будет оправдана никакими реформаторскими иллюзиями. Нанесен гибельный удар в сердце страны, общества, государства! Ведь смотрите, что получается. У Нечаева по крайней мере была идея — революция с последующим установлением братства по схеме Великого Инквизитора. Здесь же полное затмение. Что побудило их к убийству? Только одно: мальчик обладал смиренной, милой и даже очаровательной внешностью. К тому же он был гоним: бежал с родителями из Азербайджана, потому что был русским. Бежал к своим, и будь проклята та страна, где общество оказалось не способным защитить честь ребенка хотя бы посмертно!