Secretum - Рита Мональди

Ахилл с Патроклом – образец

Двух чистых дружеских сердец,

И Сципион и Лелий…[55]

Но – Друзей подобных нет давно!

Раз денег нет – и дружбы нет:

Стоит на этом нынче свет!

И к ближним что-то незаметно

Теперь любви ветхозаветной.

Во всем корысти торжество,

Кругом – свойство и кумовство:

Ведь Моисей, кто нас учил

Других любить, давно почил.

Аббат шумно сглотнул и промолчал.

– А если упрямство – это самая настоящая мудрость, – снова обратился к нам голландец, – то где ей может житься более спокойно, чем на «Корабле», который, как вы сами только вчера заметили, буквально наполнен мудрыми изречениями?

– Значит, вы следили за нами? – воскликнул Атто с удивлением и недовольством, хотя он уже предчувствовал, что все эти неприятные намеки Альбикастро на дружбу не были простой случайностью.

– Я слышал ваши голоса, когда вы поднимались. Они доносились до самой башни, – хладнокровно ответил его собеседник. – Однако сейчас у вас наверняка есть другие дела, так что позвольте мне покинуть вас.

* * *

Он спустился по винтовой лестнице вниз, и уже через несколько мгновений мы не слышали даже эха его шагов. Аббат Мелани нахмурился.

– Этот голландец – сущая неприятность, – проворчал он.

– Да, Голландия не для вас, синьор Атто, – не смог удержаться я. – Насколько помню, раньше у вас было даже физическое неприятие фламандских тканей.

– Сегодня, слава богу, уже нет, этот народ скупых еретиков наконец смог улучшить технику окрашивания тканей, задав этим тон королевскому мануфактурному производству во Франции. Однако на этот раз я бы предпочел оказаться в обществе трехсот чихающих, чем выслушивать бред этого Альбикастро.

Нашей целью был третий этаж, куда мы еще не поднимались и где нас ждало немало неожиданных открытий. Первый сюрприз ожидал нас уже у входа. Винтовая лестница сплошь была покрыта надписями:

«Друзей – много. Друга – ни одного»;

«Пусть друг твой будет родственной душой»;

«Исправь друга, который ошибается, но оставь неисправимого и не слушающегося советов»;

«Верь только тому другу, которого ты давно знаешь»;

«Не ставь новых друзей выше старых»;

«Льстить друзьям хуже, чем критиковать врагов»;

«Дружба бессмертна, а вражда бренна»;

«Заботься о своих врагах, но бойся их»;

«Ты можешь украсить себя новой дружбой, но затем неустанно заботься о ней».

Я поднимался по ступенькам, читал эти запоминающиеся изречения, и меня вновь охватило странное ощущение, будто что-то на «Корабле», похожее на таинственный бестелесный орган чувств, восприняло мои мысли о дружбе и давало теперь если и не ответ, то знак о том, что мои тайные размышления были услышаны. И тут я вспомнил: разве я не читал уже в первое посещение виллы мысли о дружбе, вырезанные на пирамидах в саду? А теперь просто продолжается задуманная последовательность событий, и она для меня была абсолютно ясной: сначала спор с Атто, затем слова и стихи Альбикастро о дружбе. Последнее было, возможно, не столько порождением случая, сколько результатом тайного подслушивания, однако сейчас возникли новые фразы, которые были словно соль на мои открытые душевные раны.

Я почувствовал себя кардиналом Мазарини, которого преследовал кошмар Капитор: чем сильнее я сопротивлялся этим представлениям, которые возникли у меня, после того как я прочел эти сентенции, тем сильнее они угнетали меня.

Друзей – много. Друга – ни одного. Я общаюсь с очень большим числом людей на вилле Спада, однако не могу похвалиться тем, что меня хоть с кем-то связывает настоящая дружба, и уж тем более с аббатом. Пусть друг твой будет родственной душой. «Мы и вправду были родственными душами с Атто, ведь так?» – подумал я с горьким сарказмом. Князь простаков и король интриганов… Исправь друга, который ошибается, но оставь неисправимого и не слушающегося советов. Ага, легко сказать, но разве не аббат Мелани был показательным примером неисправимого друга, которому можно было ловко навредить, бросив его? Он поднимался по лестнице передо мной и наверняка тоже прочитал все эти изречения. Как и ожидалось, он не сделал ни одного комментария.

При входе на второй этаж мы натолкнулись на еще одну любопытную деталь. Над лестницей, которая вела на сам этаж, была надпись, еще более странная, чем все предыдущие:

«Для трех друзей я это все построил,

Хоть никогда я больше не увидел их».

– К счастью, мы не пропустили эту надпись, – заметил Атто как будто говоря это сам себе.

– Что Бенедетти хотел сказать этим?

– Надпись гласит: «…это все построил». Он, кажется, хочет объяснить, почему построил «Корабль».

– Кто же тогда эти три друга?

– Тут необязательно нужно думать о трех людях. Это может быть также…

– Три предмета?

Атто ответил с довольной улыбкой.

– Подарки Капитор! – взволнованно воскликнул я. – Значит, вы правы, что нужно искать их здесь.

– Конечно, было бы преувеличением понимать изречение буквально и считать, что «Корабль» построен только для этих трех предметов. По-моему, эта фраза означает лишь, что вилла была или есть естественным местом хранения подарков Капитор.

– Тогда остается вопрос: что должно означать «хоть никогда я больше не увидел их»? – задумался я.

– Мы скоро выясним это, мой мальчик. Все по порядку, – ответил он, и мы наконец сошли с лестницы на этаж.

Третий этаж имел совершенно другую планировку, чем два первых, которые мы уже осмотрели. Главная лестница вела в вестибюль, где с левой стороны был выход на террасу. Она же одновременно служила крышей для закрытой лоджии на втором этаже, и действительно мы услышали здесь тихое журчание фонтанчиков, доносившееся из лоджии. Наш глаз и дух радовали раскинувшиеся вдали виноградники, и мы постояли минуту, любуясь ими. Мы могли видеть даже серебристую полоску моря вдалеке.

– Фантастика, – сказал Атто. – Во всем Риме я не наслаждался такой великолепной панорамой. Этой вилле нет равных. Такая неприступная внутри своих стен и такая свободная и воздушная здесь, снаружи.

Мы вернулись в дом и прошли по коридору к другой, северной, стороне здания. Посредине этого этажа находился овальный зал с двумя рядами окон. С другой стороны зала был еще один коридор, который привел нас в маленький салон с балконом, откуда открывался вид на собор Святого Петра и Ватикан, а в углу салона мы заметили еще одну служебную лестницу. Мы вернулись в овальный зал.