Философия футуриста. Романы и заумные драмы - Илья Михайлович Зданевич

нет, красная, никто не пришлет мне бутона красной розы, – говорит Ильязд и пугается собственных слов, – а лютики-солдаты, ваша роса горька, даже в этом прекрасном букете, живописи достойном – вы меня берете под стражу, о неблагодарный плющ, убивающий за гостеприимство, и мак, заключающий в тюрьму. И Ильязд уже не отдавал вовсе отчета, что он делал. Он бегал с букетом вдоль стены, разговаривал с собой все громче и громче, обращался к цветам, говорил с ними, приписывал им сначала одно значение, потом другое и наконец, остановившись и вытянув левую руку, в которой держал букет, обратился к нему, жестикулируя правой, с такой речью:

– О, букет. Ты, посетивший меня в ужаснейшую минуту моей жизни и приносящий мне любовь друга. До чего я хотел быть соучастником твоих составных. Смотри, мой ум увядает, а ты продолжаешь цвести. Будь я цветком, я продолжал бы цвести, а сорванный, играл роль посланника. Теперь же я порю чепуху, на границе безумия и смерти, так как даже на этой границе я, Ильязд, ни на что не способен, кроме как пороть чепуху… – и вдруг обратил внимание, что к букету привязан шнурок, исчезающий за стеной. Ильязд стал тянуть за шнурок, уверенный, что вытащит лестницу. Действительно, шнурок был привязан к веревочной лестнице. Ильязд укрепил кое-как лестницу, поднялся на гребень стены и стал осторожно спускаться, уверенный, что наткнется на дорогого Шерифа, но когда, приблизившись к почве, Ильязд спрыгнул, то оказался в объятиях бен Озилио.

19

– Странная у вас манера благодарить ваших спасителей, – Ильязд не отдал себе отчета ни в том, как набросился с кулаками на старика, ни в том, как их разняли. Но теперь он превосходно сознавал, что перед ним Суваров и что Суваров искренне возмущен поведением Ильязда. – Вы делаете такое количество глупостей, что я начинаю удивляться, как это мы еще продолжаем считать вас за воплощение ума. Но то, что вы сделали сейчас, это уже не глупость, а настоящее безумие. Посмотрите, что вы с ним сделали.

Ильязд всегда считал Озилио за крепкого человека, несмотря на старость. Но как же это произошло, что Озилио, поверженный и с бородой в крови, с лысиной, расписанной кровью, сидел на земле, вытянув ноги, опираясь на руку и уронив голову, которая пошатывалась от колебаний ветра.

Не слушая наставлений Суварова, Ильязд, встав на колени, принялся тормошить Озилио. Но Суваров, оттащив Ильязда, резким движением приподнял его: “Оставьте, от ваших забот ему будет еще хуже. И подумать только, что человек этот пекся о вас, как о родном сыне, что деньги, которые я вам отпускал в течение года, присылались мне им. Я знал, что он сумеет вырвать вас из сераля, куда вы имели глупость запрятаться, как будто вам могло доставить удовольствие позволить Шоколаду снять с вас живьем шкуру. Но теперь оставьте Озилио, о нем попекутся, не теряйте времени на более важное”.

Ильязд посмотрел вопросительно на Суварова.

– Как будто вы еще ничего не понимаете. Нет, право, Ильязд, никогда бы мне не пришло затеять с вами дело, если бы не бредни несчастного Озилио. До чего вы недалеки, до чего вы неумны, – и Суваров счел нужным сделать несколько шагов взад и вперед по траве.

– Ведь завтра девятое сентября1, – Ильязд продолжал смотреть вопросительно. Суваров, делая вид, что лишается чувств, оперся спиной о колонну и всплеснул руками.

– Чудовище, чудовище, настоящее чудовище. Нет, говорите мне что угодно, уверяйте меня, клянитесь, я вам больше не верю. Быть до такой степени наивным, нет, это немыслимо, это слишком, – он вытащил из кармана платок и вытер якобы покрывшийся потом лоб. – Чтобы вы прожили целый год в обществе людей, нарочно подобранных беном Озилио, чтобы вы были в течение года в курсе всех замыслов Триодина и его философии, чтобы вам объясняли, разжевывали, толковали о тайных науках и значениях чисел, чтобы вас учили астрономии, астрологии и почем я знаю еще чему, чтобы нас всех уверили, что вы новый Соломон и потому ваше настоящее призвание не бухгалтерия, не виноделие, не куреводство, не журналистика и не священство даже – а царствование духовное и светское, чтобы после того, как ваше ничтожество было раздуто в какую-то неизмеримо большую величину, вы, обойдясь более чем некрасиво с вашим благодетелем, прикидывались, что вы не знаете, чем замечательно девятое число девятого месяца сего года, – нет, это слишком.

Можно было подумать, что он возмущается искренне. Ильязд, вытирая об одежду влажные от крови руки, переминался и чувствовал себя пристыженным:

– Девятое девятого месяца, право, не знаю.

– О нет, нет, это уже слишком, – начал уже кричать Суваров, – или вы не знаете, что завтра ночью Юпитер совпадает с Сатурном?

– Завтра ночью, это завтра ночью? – переспросил Ильязд, чувствуя, что земля делается из ваты и спускающаяся в султанские сады луна начинает вдруг кружиться по небу. – Завтра ночью?

– Нуда, завтра ночью, незадолго до рассвета. Теперь поняли? Завтра вечером философы переправятся с островов, их флотилия наготове, ночью флотилия должна быть захвачена, и послезавтра утром вы должны были совершить ваш торжественный въезд. Ну что, нужно вам торопиться или нет?

– Завтра ночью, завтра ночью, – вдруг закричал Ильязд, – нет, немыслимо! Я должен их предупредить. Суваров, вы будете дрожать, вы картонный храбрец, когда вы узнаете, что вы наделали. Бежим, бежим, как можно скорее, надо помешать, помешать во что бы то ни стало, понимаете? О, до чего я медленно говорю, сколько минут надо потерять, чтобы выудить все эти паршивые слова! Я не хочу играть на скрипке, понимаете, поймите без объяснений, сюда к фонарю, Суваров, вот, вот, становитесь так, теперь свет падает мне на лицо, коли вы глухи, коли вы не слышите ужаса в моем голосе, смотрите мне в глаза, смотрите мне в глаза, – но, не дождавшись, чтобы Суваров взглянул ему в лицо, Ильязд уже бежал вниз, к ограде парка, увлекая за собой американца.

– Вы думаете, что можно найти лодочника, чтобы немедленно плыть на острова? До утра ждать нет никакой возможности? Вы думаете, что вдоль берега должны уже стоять лодки философов? – он задавал вопрос за вопросом, не дожидаясь ответа, но продолжал так, словно ответ этот им был получен, не замечая, что говорит сам с собой.

– Поверх железной дороги можно пробраться вот здесь.

Суваров молчал, вернувшись к обыкновенному спокойствию. Не обращая никакого внимания на бредни Ильязда, он не отставал от него, ничего не возражая против выбранной дороги, безошибочной. Переплыть на острова? Как будто он мог не