Испанский смычок - Андромеда Романо-Лакс

Я продумал план отъезда из Барселоны. Но прежде чем приступить к его осуществлению, нанял автомашину, которая отвезла меня на юг, в Кампо-Секо. Пока водитель, ждавший на улице, ворчал по поводу дороговизны бензина, причитая, что я мало ему заплатил, я вскарабкался по лестнице родного дома. В гостиной обнялся с сестрой и ее сыном Энриком, который так вырос, что я не узнал его, и матерью. Она стала сильно сутулиться: для того чтобы посмотреть мне в глаза, ей пришлось задрать голову, что привело ее в смущение.

Мы вчетвером обменялись новостями. Я описал улицы Барселоны. Они рассказали о нехватке продуктов. При этом они невольно заглядывали мне за спину, словно я прятал там подарки. Но я не привез ничего, кроме приглашения. Я надеялся, что родственники отправятся вместе со мной во Францию. Но племяннику понадобилось куда-то отлучиться, и он, извинившись, ушел. Луиза, приглаживая первые седые волосы на старомодной короткой стрижке, больше беспокоилась о рисе, который оставила вариться на кухне. Маму же больше всего волновало, сумею ли я перетащить от балконной двери к обеденному столу тяжелое кресло. Я справился с этой задачей, физически ощущая, как утекает бесценное время.

Они хотели, чтобы я остался обедать.

— Ты не приехал на похороны Тии, — с упреком сказала мать. Я знал, что старшая сестра моего отца скончалась год назад.

— Я не мог. Нас разделяло полстраны…

Ее не интересовали мои извинения. Она принялась считать стоящие у стола стулья.

— Мам, оставь стулья в покое. Послушай. Я говорил вам о Франции…

Она снова начала пересчитывать стулья.

— Стульев достаточно, — сказал я. — Нас всего четверо: ты, я, Луиза и Энрик. Только четверо. И мне стул не нужен. К тому же скоро может случиться так, что стулья вообще никому не будут нужны. Пожалуйста, выслушай меня.

Она побрела в сторону кухни. Я бросился за ней, схватил еще один стул и потащил его в гостиную.

— Луиза! — прокричал я в сторону кухни. — Иди сюда.

— Сейчас, только за рисом присмотрю, — ответила сестра.

— Ну хорошо. Мам, пойдем на кухню. Мне надо с вами поговорить.

Она потрепала меня по руке:

— Поговорим за обедом.

— Дело не ждет. У меня водитель на улице. Я не остаюсь на обед.

Через балконную дверь я слышал, как водитель вышел из машины и хлопнул дверцей. Затем чиркнула спичка. Вверх поплыл сигаретный дым — запах нетерпения. Я сказал, что мы спустимся с багажом через полчаса. Все четверо.

— Мама, ты должна понимать, что произойдет, когда националисты войдут в Барселону.

— Хорошо, — ответила она. — Барселона.

— Что ты имеешь в виду?

Она молчала, и я повысил голос:

— Что ты имела в виду, когда говорила: «Хорошо, Барселона»?

Она снова похлопала меня по руке:

— Это будет не самое худшее. Не беспокойся. Я хочу, чтобы ты женился, Фелю.

Наш разговор продолжался в той же манере, контрапунктом. Она обсуждала похороны, на которые я не явился, и мою предполагаемую женитьбу, а я убеждал ее в необходимости отъезда из Барселоны. Говорил, как мы поплывем на пароходе и будем жить в Париже… Еще чуть-чуть, чувствовал я, и голова у меня взорвется.

— А тебе известно, — вдруг строго проговорила она, — что церковное бракосочетание объявлено в Каталонии противозаконным? Республиканцы зашли слишком далеко.

Я согласился, что это чересчур. Но что было не чересчур? Ни один режим не обходится без заблуждений и злоупотреблений. Разве она не помнит Первую республику своей молодости, о которой всегда рассказывала?

— Она была совсем другая, — сказала она горько. — Она была прекрасной.

Луиза уловила чуть заметное напряжение в ее голосе.

— Фелю, — сказала она, — мы остаемся.

Я поцеловал мать в лоб, умоляя ее не вставать. Прощаясь, Луиза обняла меня, затем нырнула в дом и вернулась с запыленной бутылкой в руке:

— Папин ликер. Это последняя.

В машине я открыл бутылку с жидкостью травяного цвета и протянул ее шоферу, объяснив, что это единственные чаевые, которые я могу себе позволить. На лице его вспыхнула улыбка, обнажившая редкие зубы. Он снял руку с колеса, взял бутылку и сделал большой глоток. Но тут же высунулся из окна и яростно сплюнул. Зря мы хранили его все эти годы. Ликер давно стал непригодным.

Одну виолончель я оставил в Сан-Рамоне, где она наверняка сгодилась кому-то на дрова, вторую — в Мадриде. Смычок был со мной, хотя я совсем не чувствовал себя счастливым.

Позднее авиация националистов будет бомбить Барселонскую гавань, не позволяя горожанам эвакуироваться морским путем. Тысячи беженцев устремятся в Пиренеи, чтобы пересечь границу в горах. Но я покинул родину раньше, и мое путешествие на пароходе из Барселоны в Марсель в апреле 1937 года прошло без приключений.

Поездом я добрался до Парижа, нашел испанское посольство и предложил свою помощь. В тот же день меня поселили в скромной квартире на улице Гранз-Огюстен и выдали небольшую ссуду. Моя студия грамзаписи, Reixos, имела отделение в Бельгии и задолжала мне некоторую сумму, хотя будущие доходы выглядели более чем сомнительно в связи с хаосом на испанском рынке и экономической войной в Европе. Мои банковские счета в Саламанке и Мериде по приказу националистов были заморожены.

На следующий день в дверях моей квартиры появилась женщина с косынкой на голове. Она принесла виолончель.

— Это виолончель моего брата. Не знаю, в порядке ли она. После смерти брата мы хранили ее в гардеробной.

— Я не уверен, что смогу купить ее у вас. — По правде говоря, я не был даже уверен, что смогу позволить себе что-либо сверх хлеба с сыром и запасного комплекта одежды.

— Зимой было слишком сухо. Наверное, ее следовало держать в более влажном месте. Но это хорошая виолончель, не сомневайтесь.

— Спасибо, но я не уверен, что…

— В посольстве мне сказали, что вам нужна виолончель.

Через час я снова был в посольстве. Я ведь спрашивал, чем я могу помочь, с неудовольствием сказал я, а пока получается, что это мне помогают, причем уже дважды. В это время из кабинета вышел человек с прилизанными волосами и в круглых очках в черной оправе. Он обнял меня и расцеловал в обе щеки и только затем представился: Макс Аюб, советник по культурным вопросам. Он узнал меня по фотографии на моих пластинках.

— Конечно, у нас есть для вас работа. — Его глаза сияли воодушевлением. — Надеюсь, ваши пальцы не утратили гибкости?

— Не утратили.

— В квартире не слишком холодно?

Я вспомнил о том, что чай, оставшийся на дне чашки, всего за несколько часов превратился в коричневый леденец. От холода у меня сводило руки, тем более что пришлось отрезать пальцы у единственной пары перчаток — иначе я не мог играть.