Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна - Сэмюэл Дилэни

Нетопырь большой ложкой накладывал в миски похлебку, иногда останавливаясь, чтобы откинуть волосы, лезшие в глаза. Я задумался о том, сколько волос плавает в этой похлебке. Не из привередства, заметьте. Отвлеченный интерес. Он стал раздавать миски, и я пристроил свою во впадину скрещенных ног. По кругу двинулся дочерна обожженный каравай. Нож отломил себе кусок, и в золотую прореху пышно выглянул белый мякиш. Пришла моя очередь, я с подкрутом потянул корку – тут-то и заговорила нелюдская усталость в руках и плечах. Я чуть не засмеялся. Жрать не могу – засыпаю, спать не могу – жрать охота. Парадоксец. Еда и сон из разряда удовольствий перешли в разряд обязанностей – такую-то я приискал себе работенку. Я макнул хлеб в похлебку, куснул и затрясся.

Полмиски запихал я в себя таким манером, прежде чем понял, что горячо. Голод, который уже больше голода, – страшная штука.

Одноглаз большим пальцем заправил что-то в рот. Это было единственное, что я заметил с тех пор, как взял в руки миску, и до тех, как Вонючка лопотнул:

– Добавки!

Получив еще похлебки, я сумел-таки призамедлиться и оглядеться. О человеке много можно сказать по тому, как он ест. Помню ужин, который приготовила Нативия… Да, в те времена еда значила совсем другое. Когда это было? День, два назад?

– Эй вы, полегче! – буркнул Нетопырь, глядя, как сметают его стряпню. – Еще сладкое будет.

– Где? – спросил Нож, доедавший вторую миску, и протянул из темноты руку за хлебом.

– Сперва еще поднабейтесь, – отвечал Нетопырь, – Будь я проклят, если дам вам вот так, без понятия, заглотать десерт.

Он подался вперед, выхватил у Ножа миску и наполнил похлебкой. Серые руки сомкнулись вокруг жестяного ободка и втянулись обратно в темноту. Послышалось одержимое жевание.

Паук, молчавший до той поры, обвел всех мигающими серебряными глазами:

– Хороша похлебка, повар.

Нетопырь радостно осклабился.

Паук перегоняет стада драконов, Паук пишет, Паук носит в голове перемноженную саму на себя мелодию Кодая. От Паука лестно получить похвалу.

Я перевел взгляд с Паука на Нетопыря и обратно. Почему я сам не сказал: «Хороша похлебка»? И похлебка ведь хороша, и Нетопырь улыбается, когда так говорят. Но вместо этого я выдал:

– Что на десерт?

(Еще и слова все перекривились от непомерного голода.)

Большой человек Паук, а я, выходит, не очень. Такой голод – страшная штука.

Нетопырь прихватил тряпками глиняную миску и снял с огня:

– Клецки с ежевикой. Нож, подай-ка мне ромовый соус.

Одноглаз задышал быстрей. У меня во рту опять брызнула слюна. Я смотрел – всматривался прямо, – как Нетопырь раскладывает по мискам клецки с ягодной подливой.

– Нож, прочь лапы!

– …попробовать хотел… – Но серая рука убралась. Огонь выхватил из сумерек язык, скользнувший по губе.

Нетопырь протянул миску Ножу.

Пауку подали в последнюю очередь, но на сей раз, ублагостив немного прорву в животах, мы подождали, пока он начнет есть.

– Ночь… песок… драконы, – прохлюпал Вонючка. – Да.

Между прочим, очень точно выразил.

Я уж достал клинок, хотел поиграть, как Паук заговорил:

– Ты давеча спрашивал, кто такой Кид Каюк.

– Да. – Я положил мачете на колени. – Ты о нем что-то знаешь?

Остальные притихли.

– Я ему раз услугу оказал, – задумчиво начал Паук.

– Это в пустыне еще?

Кем же надо быть, чтобы, будучи инаким, оказывать услуги Киду?

– Он тогда только вышел из пустыни и застрял в одном городке.

– Что такое городок?

– Деревню знаешь?

– Знаю, я сам из деревни.

– И мегаполис видел. – Он обвел рукой пески вокруг. – В общем, деревня растет, растет и становится городком. Потом городок вырастает в город, а город в мегаполис. Но то был городок-призрак. Это значит, он из очень давних времен, когда тут еще жили прежние люди. Он еще при них перестал расти. А потом дома развалились, трубы прогнили, ветер гоняет мертвые листья по улицам, кружит их у обломков фонарей. В таких городках есть заброшенная электростанция, универмаги, крысы, змеи… А еще самые гнусные и грязные выродки дюжины видов. Их натура настолько зла, что не может произвести нормальный мозг. Имей они мозги, они были бы гениями порока, разлагали бы целые миры и жили в бешеной роскоши. А так – копошатся в грязи мертвого городишки. Таких тварей у вас бы и в Клетку побрезговали посадить.

– И что ты за услугу ему оказал?

– Убил его отца.

Я нахмурился.

Паук поковырял в зубах:

– Папаша Кида был мерзостный трехглазый червь весом в полторы тонны. Убил сорок шесть человек – и это по меньшей мере. Меня пытался убить трижды: ядом, гаечным ключом и гранатой. Каждый раз промахивался и убивал кого-то другого. Он, правда, наплодил пару дюжин потомства, но гораздо больше народу отправил на тот свет. В хорошую минуту он отдал мне одну из своих дочерей. Собственноручно забил и освежевал. В городках со свежатиной туго. Он просто не ждал, что один из отпрысков, брошенных им и рассованных по Клеткам за тысячи миль, доберется до него из пустыни. Не ждал, что тот окажется преступным гением, психопатом и вообще существом иного порядка. Мы с Кидом повстречались в городке, где его папаша жил, как царь навозной кучи. Киду тогда было лет десять. Эту подробность я хорошо запомнил.

Я сидел в баре и слушал, как тамошний сброд старается друг друга перехвастать. В углу двое боролись на руках: кто проиграет, пойдет на ужин. И тут заходит этот тощий рыжий мальчишка и садится на кучу тряпок. Он редко подымал глаза, так что они все время были как за тонким золотым покровом. Кожа у него была белее мыла. Он смотрел, как борются, слушал треп и нарисовал в пыли какой-то узор большим пальцем ноги. Когда хвастали скучно, он чесал локоть и строил рожи. Когда завирались как следует, он замирал, опускал голову и сцеплял пальцы. Так слушают слепые. Когда байки кончились, он встал и вышел. Кто-то прошептал:

«Это был Кид Каюк!»

И все притихли. О нем и тогда уже шла слава.

Одноглаз чуть придвинулся ко мне. На Мегаполис спускался холодок.

– Потом и я пошел прогуляться, – продолжал Паук. – И встретил Кида. Он плавал в озере в городском парке.

«Эй, Паук-человек!»

Я подошел к краю озера и присел на корточки.

«Здравствуй, Кид».

«Паук, убей моего папашу».

Он ухватил меня за щиколотку. Я попытался освободиться. Кид медленно откинулся назад и, когда лицо ушло под воду, выдохнул пузырьками:

«Сделай мне маленькое одолжение, Паучок. Убей».