Женский приговор - Мария Воронова

Глотнув горького дыма, она закашлялась, а потом сказала:

– Доследование – аппетитный выход. Мы верим, что Мостовой и есть маньяк, но обвинение предоставило недостаточно улик, чтобы осудить его.

– Может, так и поступим? – робко спросила Надежда Георгиевна, глядя на Ирину больными глазами. – Все-таки у меня сын… Работа, муж, да провались оно! Пойду химичкой в профтехучилище, в конце концов, малолетних гопников тоже надо чему-то научить! Но как подумаю, что Яша загремит в армию, так сердце разрывается. Ирина Андреевна, Наташа, если Мостовой невиновен, то новых улик-то не найдут и отпустят его восвояси.

Ирина засмеялась:

– Найдут, не сомневайтесь. Кортик рано или поздно появится, а там, глядишь, и сам Мостовой признается. Есть в арсенале правосудия кое-какие методы убеждения, о которых вам знать не надо. Ну а если парень вдруг окажется неимоверно стойким, то его просто удавят в камере по-тихому и прекратят дело за смертью лица, обвиненного в совершении преступления. Расстрел – быстрая смерть, а доследование – медленная и мучительная, вот и вся разница.

– Какой ужас! Неужели Шевелев пойдет на такое?

– Почему нет? Мы отдадим приказ убить человека, и он отдаст. Вся разница только в том, что его приказ не будет оформлен на бланке с печатью. Надежда Георгиевна, дорогая, вы – мать. Из нас троих вы рискуете больше всех, поэтому решать вам, – мягко сказала Ирина, – только если уж мы будем жрать говно, то мы должны четко понимать, что делаем, а не убеждать себя в том, что вкушаем нектар из роз.

Ирина встала, прошлась по комнате и облокотилась на подоконник, высунув голову на улицу. Солнце светило где-то за спиной, за домами, но потихоньку тускнело, и в весеннем голубом небе проступила почти прозрачная, как облачко, луна. Сегодня ее рельеф был похож на смеющееся лицо. Где-то Ирина прочитала, что на луне Каин держит на вилах своего брата Авеля, но, как ни присматривалась, никогда не могла сложить лунные тени так, чтобы это увидеть.

Надежда Георгиевна боится за сына, осталось умаслить Наташу, и через две недели она станет законной супругой Валерия и даже сможет не испытывать угрызений совести. Не она так решила, а директриса. Народные заседатели обладают равными правами с судьей.

– Высшую меру мы давать, разумеется, не будем, – она повернулась к женщинам, – а пятнадцать лет сейчас покажутся Мостовому лучшим подарком судьбы, который он когда-либо получал, уж вы мне поверьте. Он будет счастлив. А потом начнет бороться за пересмотр дела, и вдруг получится? Или настоящего маньяка поймают.

– Если это Дима, то не поймают, – буркнула Надежда Георгиевна, – он завтра уходит в Антарктиду.

– Наташа?

Девушка наморщилась. Кажется, от беспрерывного курения ей стало по-настоящему нехорошо.

– Давайте «Скорую» вызовем? – спросила Ирина с робкой надеждой.

– Нет уж! Не для того я таскалась в суд полуживая, чтобы на последнем рывке сдаться! – процедила Наташа сквозь зубы и попила воды из графина с пожелтевшими гранеными стенками. Ирина сдвинула ей стулья, и Наташа прилегла.

– Лично я за оправдание, но мне легко говорить, потому что я ничем не рискую, – сказала она, – не постигаю пока, почему посторонний человек должен отсидеть пятнадцать лет, чтобы ваш сын не ходил в армию на два года, но понимаю, что вы мать и страх за ребенка превыше всего остального.

Надежда Георгиевна снова схватилась за сигарету. Ирина глазами показала ей отойти к окошку – у Наташи в крови уровень никотина и так зашкаливает.

Сняв пиджак, Ирина прикрыла им Наташу и дала ей попить еще воды.

– Я всегда считала, что это очень низко, посылать людей в атаку из безопасного укрытия, – сказала Наташа, – честно говоря, не верю, что меня отмудохали клевреты Шевелева. Мне совершенно ничего не угрожает, а вы, дамы, можете потерять все, поэтому я молчу.

«И даже больше, чем ты думаешь», – вздохнула Ирина и снова выглянула в окно, подышать освежающей прохладой. Как на заказ, по улице проехала свадебная машина – белая «Чайка» с лентами, сплетенными кольцами и целлулоидным голышом на капоте. Кто-то счастлив, кому-то повезло, а она живет мимо жизни, даже геройский замполит клюнул не на красивую судью, а на шарообразную училку.

Пятнадцать лет тюрьмы или два года в армии? Пятнадцать лет тюрьмы или остаток жизни в беспросветном одиночестве?

– А я могу заявить, что не согласна? – спросила Наташа.

Ирина улыбнулась:

– Можете. Заявите особое мнение сначала устно, а потом изложите в письменном виде, но обязательно до вынесения приговора. Оно будет приобщено к делу в запечатанном конверте и используется при рассмотрении кассаций и апелляций. Только особое мнение не освобождает вас от обязанности подписать протокол.

– Ясно.

– Ну что? – воскликнула она нарочито бодро, как пионервожатая на линейке. – Даем пятнадцать лет плюс особое мнение Наташи? Подсудимый жив, имеет неплохие шансы на пересмотр дела, а мы с вами, Надежда Георгиевна, ничего не теряем. Дети наши в безопасности, нас не выселяют, не увольняют, а скорее даже наоборот. Решили?

– Да… нет… подождите…

Директриса принялась быстро расхаживать по комнате.

– Надежда Георгиевна, сядьте и успокойтесь. Нас никто не торопит, будем сидеть здесь столько, сколько захотим.

– Не знаю, он такой домашний мальчик, – простонала директриса, – как он будет в армии? А если Афганистан? Нет, не могу…

Ирина аккуратно переложила листы копировальной бумагой и заправила их в машинку:

– Не можете, даем пятнадцать лет, а Наташа садится писать особое мнение. Так?

Надежда Георгиевна потрясла головой и схватила сигарету. Ирина машинально заметила, что пачка почти опустела – интересно, есть ли еще запас?

– Наташа, а там очень страшно? – спросила директриса.

Девушка села и нахмурилась:

– Я была медсестрой в госпитале и не участвовала в боевых действиях. Но там тяжело.

– А ваши родители? Как они смогли вас отпустить? Неужели отец не воспрепятствовал вашей отправке туда?

– Мог, но не стал, – Наташа развела руками, – другие бы родители силой наставили свое единственное позднее дитя на правильный путь, а папа только цитировал Януша Корчака: «В страхе, как бы смерть не отобрала у нас ребенка, мы отбираем ребенка у жизни». Правда, я тогда была помоложе и не понимала, чего это им стоило. Надежда Георгиевна, не смотрите на меня. У меня нет детей, и я не знаю, как поступила бы на вашем месте. Посмотрите лучше на Шевелева, который ни перед чем не останавливается, чтобы выручить своего сына.

– Ирина, а какой бы вы вынесли приговор, если абстрагироваться от меня?

Она задумалась. Какой? Хочется выйти замуж, стать счастливой, родить второго ребенка, сделать карьеру, так, чтобы все смотрели и завидовали – жизнь удалась. Очень хочется, до боли, до дрожи, почти так же сильно, как выпить сейчас бокал вина. Только пальцы не послушаются, когда она решит написать «виновен». Философствования – это очень хорошо, только есть еще подсознательное чувство, запрещающее некоторые вещи. Увы, немногие, но некоторые все-таки еще не позволяет делать.