Путешествие в Закудыкино - Аякко Стамм

Вдруг над чёрной бездной зазвучал голос Учителя спокойный, уравновешенный, даже тихий, но отчётливо и ясно слышимый на всём пространстве, будто каждая молекула воздуха вибрировала с одинаковой силой, независимо от удалённости источника звука: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её. И враги человеку – домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, недостоин Меня, и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, недостоин Меня».[90]

Все подняли глаза на Говорившего. На самом краю пропасти в ярком свете солнца стоял недвижно Учитель и смотрел вниз полными грусти и слёз глазами. В руках Он держал огромный, сверкающий ослепительными бликами, обоюдоострый меч.

Иуда проснулся. Холодный пот крупными каплями покрывал его лицо, промокшая насквозь одежда прилипла к телу, руки дрожали, а изо рта вместе с частым тяжёлым дыханием вырывался густой низкий хрип.

Солнце давно уже поднялось над горизонтом, ласково согревая лёгкими весенними лучиками продрогшую в ночном кошмаре землю. Птицы небесные, резвясь и кружа в лазоревой выси, затеяли утренний переливчатый гомон, разбрасывая словно брызги росы по просторам Палестины услаждающие слух звуки. Небольшая бродячая община давно пришла в движение, складывая скудные пожитки, собирая лёгкий завтрак, состоящий из хлеба и нескольких вяленых рыбёшек, чтобы подкрепиться перед длинной утомительной дорогой под палящим солнцем. Все собрались возле Учителя, Который, благословив трапезу, возлёг подле импровизированного стола, приглашая остальных насытить силой телесной немощную плоть и укрепить дух спасительной беседой. Присоединился к остальным и Иуда, особенно нуждающийся в подкреплении после взбудоражившего душу сновидения.

Учитель подождал немного времени, пока они утолят голод, отвлекающий, мешающий вмещать слово, и как всегда тихо, но твёрдо заговорил.

– Восстанет народ на народ, и царство на царство; будут большие землетрясения по местам, и глады, и моры, и ужасные явления, и великие знамения с неба.[91]

«Что Он говорит?» – думал про себя Иуда, несколько удивлённый услышанным. А в сознании неотвратимо всплывали картины сна, ужасные, страшные, до дрожи реальные, такие, что руки, ноги, платье Иуды, казалось, были заляпаны чёрной, медленно стекающей густым потоком на землю зловонной жижей.

– Прежде же всего того возложат на вас руки и будут гнать вас, предавая в синагоги и в темницы, и поведут пред царей и правителей за имя Моё. Преданы также будете и родителями, и братьями, и родственниками, и друзьями, и некоторых из вас умертвят, и будете ненавидимы всеми за имя Моё, но и волос с головы вашей не пропадет – терпением вашим спасайте души ваши.

«Что же это Он? Разве этого мы ждали от Него? Разве такого Мессию чаял столько веков народ Израиля?» – Иуда слушал, не в силах оторвать внимание ни от единого слова, ни даже от малозначительной интонации голоса Равви. А душа содрогалась, наливаясь с каждым новым словом очередной тяжёлой каплей чёрного зловонного негодования. И было странно, до отчаянного крика поразительно, что остальные ученики, кажется, вовсе не разделяют с Иудой его сомнений, его неприятия этого слова Учителя, настолько внимательно, настолько увлечённо и даже с каким-то неподдельным интересом они слушали Его.

– Когда же увидите Иерусалим, окружённый войсками, тогда знайте, что приблизилось запустение его. Великое будет бедствие на земле и гнев на народ сей: и падут от острия меча, и отведутся в плен во все народы; и Иерусалим будет попираем язычниками, доколе не окончатся времена язычников.

«Нет! Не может быть! Этого просто не может быть! А как же надежды, мечты, бессонные ночи, проведённые в фантазиях о свободной и великой родине, очищенной от римского господства, от мерзкой языческой скверны? Неужели все они тщетны, неужели всё блеф, миф, обман?! Какой же Он Царь Иудейский?! И какой царь может вот так говорить о своём народе, о своей земле, о священном граде Иерусалиме?! И почему никто, никто кроме меня этого не замечает?!»

– И будут знамения в солнце, и луне, и звёздах, а на земле уныние народов и недоумение; и море восшумит и возмутится; люди будут издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную, ибо силы небесные поколеблются, и тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаке с силою и славою великою. Истинно говорю вам: не прейдёт род сей, как всё это будет; небо и земля прейдут, но слова мои не прейдут.

«Кем Он себя возомнил?! Пророком? Нет, более чем пророком, ни один пророк не говорил так. Безумный. Он просто сумасшедший. Бедный, бедный Учитель… Хотя, почему? Разве Он бедный? Нет, это мы бедные, что слушаем Его, и верим Ему… Это они – эти ничтожные галилеяне настолько потеряли разум, что не понимают, к чему Он их ведёт. Он бесноватый… Он … Да что Он может дать нам?!»

А Учитель, строго глядя в глаза Иуде, сказал всем, но как бы отвечая ему одному.

– Не двенадцать ли вас избрал Я? Но один из вас диявол.[92]

Они подходили к Иерусалиму. Все Двенадцать, неотступно следующих за своим Равви. Учитель казался воодушевлённым как никогда, будто ожидая, предвидя нечто значительное, великое, о чём в веках останется след, неизгладимая, не зарастающая зарубка вечности, передаваемая из поколения в поколение, из уст в уста, от сердца к сердцу, от одного одухотворённого сознания другому, как благая весть, востребованная болезнующим человечеством до скончания времён. Это Его восторженное состояние неизбежно передавалось и им, заражая, заряжая податливые восприимчивые души верой, надеждой и любовью. Верой в Него, надеждой на Него, любовью к Нему, а через Него и ко всему миру, сочетающему ныне в себе и арену торжества Его Славы и свидетельство о ней потомкам. Но было в Учителе ещё нечто, что их пылкие души вместить сейчас не могли, как не может, не повредившись, лёд вместить в себя пламень, тьма – свет, тишина – слово. Постоянный, щемящий сердце налёт грусти в глазах Учителя, ставшей отчего-то безмерно глубокой и непостижимо плотной, не трогал теперь сердца Апостолов. Они приняли от Него предвкушение полёта чистой, ничем не омрачённой радости, которая, с каждой минутой всё более и более наполняя души, грозилась разорвать их, как озорное молодое вино мехи. А Он, оберегая учеников до времени, принял на себя всю грусть и скорбь, совмещая в Себе несовместимое, чего не могли вместить они.

Ещё накануне, когда, подчиняясь голосу Равви, из гроба вышел, путаясь в погребальных пеленах, Лазарь, несмотря на четыре дня господства над ним смерти и тления, вышел живой, свежий, будто только что родился. Ещё тогда души их наполнились и переполнились восторгом, гордостью за Учителя и верой в Его всесилие. Они просто онемели, будучи не в состоянии ничем выразить своих чувств, и стояли, словно истуканы с разинутыми ртами и выпученными глазами. И это они, которые лучше других знали Учителя, были свидетелями всех совершённых Им чудес, которые сами, своими собственными руками чудодействовали Его Именем. Что же говорить об остальных, не знавших Равви, а только слышавших о Нём много разного – и истинного, и ложного?