Повести каменных горожан. Очерки о декоративной скульптуре Санкт-Петербурга - Борис Алмазов

Да, а на Кузнечном, перед рынком, особенно задумываться не советую — мигом кошелька лишитесь. Место и теперь еще — лихое.

Я помню, как здесь толклась послевоенная барахолка, как затягивал плотный человеческий ком потных, трусливых и жадных, как крысы, торговцев, принесших продавать или менять на хлеб последнее барахлишко. Затянутые в людской водоворот с Владимирской площади бедняги вылетали на улицу Марата, под мемориальной доской (с профилем старушки, идиллически повествующей, что здесь был домик Арины Родионовны — няни А. С. Пушкина), в чем мать родила.

А над всем этим орущим, вопящим, толкающимся, матерящимся людским месивом торжественной парой проплывали два милиционера на белых конях.

И потом, когда барахолку передвинули на Обводный, место все равно оставалось нехорошим. Кузнечный считался самым дорогим рынком Ленинграда. Этот памятник НЭПу так и не стал знаком народного процветания. Как прежде, так и нынче, народу он не по карману.

В античной мифологии они не главные, в олимпийскую дюжину не входят, однако пользы от них предостаточно.

Вертумн (Vertumnus, от лат. vertere — превращать) — древнеиталийский бог времен года и их различных даров, потому он изображался в разных видах, преимущественно в виде садовника с садовым ножом и плодами. Ему ежегодно приносились жертвы 13 августа (вертумналии). Вертумн был латинским и в то же время общеиталийским богом, родственным Церере и Помоне, богиням хлебных растений и фруктов.

Помона (Pomona от пат. древесный плод) — римская богиня древесных плодов, супруга Вертумна. У Овидия встречаем миф о том, как Вертумн добился взаимности Помоны, остававшейся холодной ко всем лесным ухажерам. Вертумн прибегал сначала к разного рода превращениям, до старухи включительно, но победил Помону, только явившись в своем настоящем образе — светлого, как Солнце, юноши.

К этому следует добавить, что по имени этой богини названа целая наука помология — наука о яблоках, ее родоначальником был русский гений А. Т. Болотов. А нам-то эти боги зачем?

* * *

Дворцовая наб., 34, здание Малого Эрмитажа (1784–1775 гг., арх. Ж.-Б. Валлен-Депамот).

Во-первых, все мужские маскароны либо возникающие из растительного декора, либо превращающиеся в растительный орнамент, скорее всего, маскароны Вертумна, а женские — Помоны (хотя иногда может быть и Дафна, и другие нимфы).

Во-вторых, дом, ставший свидетелем трагических событий, о коих поведем рассказ, украшен, тут уж без сомнения, выразительными и многозначными маскаронами Вертумна, Помоны (Гермеса и др.), а в декоре наполнен всеми плодами земными.

Это здание, построенное по проекту Л. Н., А. Н., Ю. Ю. Бенуа и А. И. Гунста и принадлежавшее Первому Российскому страховому обществу, являлось одним из самых крупных и роскошных доходных домов Петербурга. В доме проживали представители столичной аристократии, высокопоставленные чиновники, коммерсанты, писатели. После Октября 1917-го дом национализировали и квартиры в нем стали предоставляться партийно-советским руководителям Петрограда — Ленинграда. К тому времени уже сложилась новая партийная элита и соответствующая номенклатурная практика. Руководителю высокого уровня по должности полагалась квартира, и она была предоставлена С. М. Кирову — в доме № 26–28 по Каменноостровскому проспекту.

Каменноостровский пр., 26–28

Здесь и до С. М. Кирова жили многие советские и партийные руководители, в том числе Зиновьев. Предоставленная Кирову пятикомнатная квартира площадью 200 кв. метров была хорошо обставлена, пригодилось и реквизированное ранее имущество: посуда, мебель и т. д. Киров с женой приехали налегке, буквально с двумя подушками и одеялами!

Сергей Миронович Киров — давно стал частью петербургско-ленинградского мифа советских времен. Его представляют в качестве некоего антипода Сталина, «любимого всей партией и всем рабочим классом СССР, кристально чистого и непоколебимо стойкого партийца, большевика-ленинца, отдавшего всю свою яркую славную жизнь делу рабочего класса, делу коммунизма», дескать, Киров мог стать «демократической» альтернативой Сталину, за что и поплатился. Убийство в Смольном Сергея Кирова, первого секретаря Ленинградского губкома (обкома) партии и секретаря Северо-Западного бюро ЦК ВКП(б), 1 декабря 1934 года было использовано Сталиным для развязывания массовых репрессий.

Каменноостровский пр., 26–28

А при чем тут маскароны с фасадов? Да вот они словно предсказывают судьбу своего знаменитого жильца. Сначала гедонизм и жизнелюбие (о разгульной жизни С. М. Кирова шептались в ленинградских коммуналках) — веселый и даже пьяные маскароны, и вдруг эти радостные маски искажаются ужасом, кричат, словно увидели что-то ужасное!

Не может быть, чтобы архитекторы и скульпторы все это, так сказать, прозревали! Конечно нет! Если поверить в промыслительность маскаронов — страшно будет на улицу выходить! А вдруг они вас, к примеру, сглазят! Это при нынешнем то неоязычестве, захлестывающим страну каким-то первобытным мракобесием! Нет, конечно, никакой мистики! И ни о чем подобном строители дома не подозревали, и в кошмарных снах им такое не грезилось.

Каменноостровский пр., 26–28

Но ведь мы живем много позже, их будущее — наше прошлое. А как мы говорили в начале книги, послание состоит не только из того, что закодировал отправитель, но и то, что раскодировал получатель! Понятное дело, что прочитываем в образах прошлого то, чего автор и не писал и даже вовсе не знал. Откуда взялось? Время дописало!

— Это вы все сами выдумали!

— Безусловно! Но, как говорил герою рассказа А. П. Чехова «Черный монах» призрак, когда тот тоже утверждал, что его нет и быть не может в природе! Что призрак существует только в его (героя) сознании.

— Твое сознание — часть природы, стало быть и я часть природы, как часть твоего сознания!

А самое главное: наш разговор и эта книга ни в самой отдаленной мере не претендуют на научность! Мы гуляем по городу, наслаждаемся его красотой и ведем ни к чему не обязывающие разговоры. Надеюсь, интересные или хотя бы занимательные.