Искупление Габриеля - Сильвейн Рейнард

Улыбаясь самой себе, Натали стала собирать вещи.

28 декабря 2011 года. Селинсгроув, штат Пенсильвания

Джулия и Габриель стояли в ванной. Их глаза были прикованы к двум полоскам тестов на беременность, лежавшим на туалетом столике. Оба теста показывали одинаковый результат.

– Джулианна, – нежнейшим шепотом позвал Габриель.

Но Джулия смотрела не на мужа, а на тесты. Она стояла неподвижно, словно олень, пытающийся казаться незаметным для хищника.

– Это моя вина, – сказал Габриель.

Он хотел обнять Джулию, однако решил, что лучше не стоит.

Джулия повернулась к нему. Судя по ее лицу, она только сейчас заметила, что в ванной не одна.

– Как это может быть твоей виной?

– Я тебя не оградил. Я же знал, как ты опасаешься беременности. Я должен был бы пользоваться презервативом. Постоянно спрашивать, не забыла ли ты принять таблетки… Получается, я тебя подвел.

Джулия закрыла глаза и глубоко, очень глубоко вдохнула:

– Габриель, ты ничем меня не подвел. Это я дура, забывшая про таблетки.

По ее щеке покатилась слезинка.

Пальцы Габриеля не дали слезинке упасть.

– Не надо себя терзать. Ты не дура. Ты торопилась. Все твои мысли были о том, чтобы поспеть на самолет и прилететь ко мне. Тебе свойственно беспокоиться о себе в последнюю очередь.

Слезинок стало гораздо больше. У Джулии тряслись плечи.

– Слишком поздно.

Габриель подошел к ней. Пальцы Джулии с отчаянием утопающей впились в его рубашку.

В ту ночь Эмерсонам не спалось. Джулию попеременно одолевал то страх, то чувство вины. Она боялась, что ее научным устремлениям пришел конец. Еще через мгновение ей делалось стыдно. Как она может свою карьеру ставить выше ихребенка? Габриеля тоже обуревали смешанные чувства. С одной стороны, он ликовал: у них будет ребенок! Однако подавленность Джулианны не позволяла ему открыто проявлять свою радость. Он тоже испытывал чувство вины, но по другому поводу. Как он мог не позаботиться о ней?

Естественно, никто из супругов не ожидал, что «обратная» вазэктомия окажется столь успешной, а результаты операции проявятся столь рано.

Обитатели дома Ричарда провели веселый и беззаботный день. Джулия не вылезала из постели. Она чувствовала себя выжатой. У нее не было сил, чтобы просто находиться рядом с Рейчел и Эроном. Они с Габриелем условились: о ее беременности все узнают не раньше чем через три месяца.

Габриель весь день пытался делать вид, что не получал лучшей в своей жизни новости. Он решил не тревожить Джулианну. Пусть привыкнет к тому, что сейчас казалось ей величайшим крушением ее планов и надежд.

Джулия лежала, свернувшись тугим калачиком. Все в доме быстро уснули. Все, кроме нее и Габриеля.

Габриель лежал у нее за спиной. Его рука покоилась на ее талии. Днем Джулия поспала и сейчас не чувствовала себя уставшей физически. Габриелю, наоборот, очень хотелось спать, но тревога за жену мешала ему расслабиться.

Произошло то, чего она больше всего боялась. Она забеременела, находясь на втором году ее семилетней докторантуры. Эта мысль заставила Джулию шмыгнуть носом. Габриель инстинктивно обнял ее покрепче. Его рука легла ей на живот.

Он вдруг подумал… точнее, позволил себе подумать о том, какой была бы его жизнь, если бы Майя благополучно родилась на свет. Когда Полина забеременела, он не стал уделять ей больше времени. Он тогда вообще не думал, что появление ребенка как-то должно изменить его жизнь.

У Габриеля свело живот. В том состоянии, в каком он тогда находился, он бы вполне мог ругать Полину, требуя, чтобы та успокоила плачущую Майю. Ему надо работать, а тут этот вечно орущий ребенок. Скорее всего, тяготы первых месяцев жизни Майи легли бы на плечи Полины. Он бы не стал тратить время, чтобы покормить ребенка, укачать и, ни приведи господи, сменить подгузник. Он бы оставался эгоцентричным придурком, чье сознание затуманено кокаином. Наверное, и Полина не решилась бы даже на короткое время поручить дочку его заботам.

Скорее всего, он бы нашел себе другое жилье, предоставив Полине самостоятельно справляться со всеми тяготами материнства. Возможно, давал бы ей какие-то небольшие деньги. Но его пристрастие к кокаину съедало все средства. Идя по этой дорожке, он вполне мог распрощаться с жизнью, и тогда Полина с Майей остались бы одни.

Даже если бы он согласился лечиться и каким-то чудесным образом довел лечение до конца, ему все равно было трудно представить себя внимательным и заботливым отцом. Нет. Тот, прежний профессор Эмерсон предпочел бы писать книги и строить свою научную карьеру. Он бы посылал дочери открытки и подарки ко дню рождения. И то этим, скорее всего, занимался бы его секретарь или его очередная пассия.

Словом, он бы вел себя совсем как его отец. Полина звонила бы ему, говорила бы, что ему совершенно наплевать на ребенка, что дочь спрашивает, когда папа придет. Он бы морщился, ища предлог, чтобы оборвать разговор. Потом бы ему надоели эти звонки и он бы полностью порвал контакты с Полиной и Майей. Картина, промелькнувшая в мозгу Габриеля, была очень ясной и правдоподобной.

Он покрепче обнял Джулию, напомнив себе, что прежнего профессора Эмерсона больше нет. Он стал новым человеком. Он твердо решил быть самым лучшим, самым заботливым мужем и отцом.

Сейчас его первой заботой было успокоить жену. Затем постепенно убедить ее, что ее научная карьера не пострадает и что все, чем она с таким увлечением занималась начиная со старших классов школы, никуда не исчезло и не исчезнет.

Габриель уже хотел сказать ей об этом, как вдруг Джулия откинула одеяло, встала и пошла в гардеробную. Щелкнул выключатель, потом Габриель услышал, как она роется в одежде.

Он тоже встал. Джулия успела найти себе джинсы и один из его старых кашемировых свитеров. Теперь она искала носки.

– Куда ты собралась?

– Мне не заснуть. – Не глядя на мужа, Джулия достала пару его носков с ромбическим узором.

– И все-таки куда ты собралась?

– Покатаюсь немного на машине. Прочищу себе голову.

– Тогда я поеду с тобой, – заявил Габриель и схватил рубашку.

– Габриель, мне надо время, чтобы подумать, – сказала она и закрыла глаза.

Габриель подобрал себе джинсы и свитер:

– Помнишь, о чем я говорил в Нью-Йорке?

– В Нью-Йорке ты много чего говорил. Всего не упомнить.

– Я сказал, что находиться порознь – скверная идея. Ты согласилась. Мы с тобой – две половинки одного целого, помнишь?

– Помню, – ответила она, топая ногой, облаченной в носок с ромбическим узором.