На повестке дня - Икар - Роберт Ладлэм

— Вижу. — Адриенна Калейла направилась к двери. Они вышли в вымощенный плитами внутренний дворик, примыкающий к ухоженной лужайке и дорожке, которая вела вниз, к причалу. Если там когда-нибудь и были лодки, привязанные к сваям или пришвартованные в пустых доках, подпрыгивавших на волнах, то сейчас их убрали из-за осенних ветров.

— Теперь разглагольствуйте дальше, конгрессмен, — разрешила сотрудница ЦРУ. — Не стоит лишать вас этого удовольствия.

— Да прекратите же, мисс Рашад, или как вас там?! — Эван остановился на белой бетонной дорожке на полпути к берегу. — Если, по-вашему, я «разглагольствую», то вы ужасно ошибаетесь...

— Бога ради, не останавливайтесь! Поговорим о чем хотите и даже более того, дурак вы этакий.

Справа от причала берег залива представлял собой смесь темного песка и камней, обычную для Чесапика, слева стоял также обычный сарай для лодок. Больше по виду, нежели на самом деле казалось, что среди них можно укрыться. Видимо, это и привлекло оперативного агента из Каира. Она резко свернула вправо. По песку и камням, близко от мягко плещущихся волн они пошли до того места, где начинались деревья, но продолжили идти дальше, пока не добрались до большого камня, выраставшего из земли у самой кромки воды. Огромный дом отсюда уже не был виден.

— Это подойдет, — сказала, остановившись, Адриенна Рашад.

— Подойдет? — воскликнул Кендрик. — Для чего вообще понадобился этот моцион? Но, раз уж мы здесь, давайте кое-что проясним. Я признателен вам за то, что вы, вероятно, спасли мне жизнь — повторяю, вероятно, это невозможно доказать, но я вам не подчиняюсь, и, по здравом размышлении, я все-таки не дурак, невзирая на мой статус любителя. Однако сейчас это вы отвечаете на мои вопросы, а не наоборот.

— Вы закончили?

— Даже не начинал.

— Тогда, прежде чем начнете, позвольте затронуть поднятые вами специфические проблемы. Моцион понадобился для того, чтобы мы убрались оттуда. Полагаю, вы в курсе, что это — надежный дом.

— Конечно.

— И что любые разговоры во всех комнатах, включая туалет и ванную, записываются?

— Нет, я знал, что телефон...

— Спасибо, мистер Любитель.

— Мне, черт подери, скрывать нечего...

— Потише. Говорите в сторону воды, как я.

— Что? Почему?

— Электронный уловитель голоса. Деревья исказят звук, потому что здесь нет прямого визуального радиуса действия...

— Что?

— Лазеры усовершенствовали технологию...

— Что-что?

— Заткнитесь! Говорите шепотом.

— Повторяю: мне совершенно нечего скрывать. Вам-то, может, и есть, а вот мне — нет!

— Правда? — Рашад прислонилась к огромному камню, глядя вниз, на мелкие, медленно набегающие волны, спросила: — Хотите вовлечь Ахмата?

— Я упоминал о нем. Президенту. Ему следует знать, как помог этот парень...

— О, Ахмат это оценит! А его личный врач? А двое его двоюродных братьев, которые помогали вам и охраняли вас? А эль-Баз и пилот, доставивший вас в Бахрейн?.. Их всех могут убить!

— Не считая Ахмата, я никогда никого не упоминал...

— Имена несущественны. Важны занимаемые людьми должности.

— Бога ради, это же президент Соединенных Штатов!

— И он, вопреки слухам, действительно общается без микрофонов?

— Конечно.

— А вам известно, с кем он говорит и насколько его собеседники надежны в вопросах соблюдения максимальной безопасности? А сам он это знает? Вы знакомы с людьми, которые занимаются прослушкой в этом доме?

— Разумеется, нет.

— А как же я? Я — оперативный сотрудник разведки с прочной «крышей» в Каире. Вы, может, и обо мне рассказывали?

— Да, но только Свонну.

— Я не имею в виду, что вы говорили с человеком, облеченным властью, который все знал, потому что руководил операцией, я имею в виду кого-то там, именно там. Начни вы допрашивать меня прямо в том доме наверху, разве вы не могли бы выдать кого-то или всех этих людей, которых я только что назвала? И чтобы сорвать банк, мистер Любитель, Разве не упомянули бы Моссад?

Эван закрыл глаза.

— Мог бы, — признал он негромко, кивнув. — Если бы мы начали спорить.

— Спор был неизбежен, вот почему я вытащила вас оттуда и привела сюда.

— Там, наверху, все на нашей стороне! — запротестовал Кендрик.

— Уверена, что это так, — согласилась Адриенна, — но нельзя представить силу и слабости людей, с которыми мы незнакомы и которых не можем видеть, правда?

— Вы параноик.

— Это особенности моей работы, конгрессмен. Более того, вы действительно дурак несчастный. Полагаю, я достаточно это продемонстрировала, показав, что вы ничего не знаете о «надежных» домах. Опуская вопрос о том, кто кому подчиняется, потому что это несущественно, вернусь к пункту первому. По всей вероятности, я все-таки не спасла вам жизнь в Бахрейне, а, наоборот, из-за этого подонка Свонна поставила вас в невыгодное для защиты положение, которое у нас и у опытных пилотов называется точкой, откуда возврат невозможен. На то, что вы останетесь в живых, не рассчитывали, мистер Кендрик, и я действительно возражала против этого.

— Почему?

— Потому что мне было не все равно.

— Из-за того, что мы...

— Это тоже несущественно. Вы были порядочным человеком, пытавшимся совершить порядочный поступок, к которому не были подготовлены. Как выяснилось, были и другие, кто помог вам куда больше меня. Я сидела у Джимми Грэйсона в кабинете, и мы оба испытали облегчение, получив сообщение, что самолет с вами на борту взлетел из Бахрейна.

— Грэйсон? Он — один из тех семерых, знавших, что я там был.

— Нет, до последнего часа не знал, — возразила Рашад. — Даже я не сказала ему этого. Должно быть, сообщили из Вашингтона.

— Выражаясь языком Белого дома, вчера утром его насадили на вертел.

— За что?

— Чтобы проверить, не он ли проболтался обо мне.

— Кто, Джимми? Это даже еще глупее, чем предполагать, будто язык распустила я. Грэйсон просто жаждет стать начальником. И не больше меня хочет, чтобы ему перерезали горло.

— Как вы просто все объясняете!

— О Джимми?

— Нет. О себе.

— Понятно. — Женщина, называвшая себя Калейлой, отодвинулась от камня. — Думаете, я все это отрепетировала? Разумеется, сама с собой, потому что черта с два могла бы к кому-нибудь обратиться? И конечно, я наполовину арабка...

— Там, наверху, вы вошли так, словно ожидали увидеть именно меня. Я ни в коей мере не оказался для вас сюрпризом.