Нетленный прах - Хуан Габриэль Васкес

– Здесь стоит огромная толпа и ведет себе так, как ей назначено, – сказал Гайтан. – Но эти же массы, которые сейчас сдерживают свои чувства, будут повиноваться голосу, который скажет им: «Используйте свое право на законную самооборону».

Сесар Карбальо оглянулся по сторонам, но никто вроде бы не удивился словам Гайтана – ни товарищи по кварталу, ни мужчины в наглухо застегнутых рубашках, но без галстуков, ни еще одна группа людей – в ней он увидел фотографа с тонкими усиками, которого встречал то ли на других митингах, то ли на пятничных посиделках. «Законная самооборона»! Правильно ли он понял эти слова? Была ли это угроза со стороны Гайтана? Или демонстрация силы, адресованная половине страны – пусть, мол, знают, на что способен этот человек? «Господин президент, – продолжал Гайтан, – эта траурная толпа, эти черные флаги, это всеобщее молчание, этот безмолвный вопль, рвущийся из самого сердца – все просит вас об очень простой вещи: относитесь к нам, к нашим матерям, к нашим женам, к нашим детям и к нашему имуществу так, как вы бы хотели, чтобы относились к вам, вашей матери, вашей супруге, вашим детям, вашему имуществу». И люди, размахивавшие черными флагами или уставившиеся в вымощенную землю, казалось, слышали то же, что слышал Карбальо, однако никто не морщил лоб, не косился на соседа, силясь понять, не ослышался ли, ибо никто вроде бы не понимал то, что открылось Карбальо, а именно – что Гайтан только что силою нескольких фраз о спящем вулкане превратился в самого опасного человека в Колумбии. Только одному созвучны оказались тайные опасения Карбальо, только один облек в слова мысли, пришедшие ему в голову по окончании речи. Народ безмолвствовал, исполняя приказ Вождя, и в молчании же вытекал со всех четырех сторон площади Боливара, но когда Карбальо, минуя Каса-дель-Флореро, проходил как раз под балконом, словно снялось заклятье, и некто шедший рядом – высокий, черно- и густобородый – заметил словно бы вскользь, как нечто незначительное – может быть, из-за того, что говорил с чужестранным, не колумбийским выговором:

– Он только что подписал себе смертный приговор.

С той минуты эта мысль не давала Карбальо покоя. Квартальные комитеты перестали собираться, но он упросил тестя, дона Эрнана Рикаурте, сделать так, чтобы несколько видных активистов взяли на себя абсурдную задачу и призвали Гайтана поберечься. Однако сделали это не напрямую – в том марте добиться личной встречи с Гайтаном было невозможно. Приближалась IX Панамериканская конференция, в Боготу должны были съехаться лидеры всех стран континента, и Гайтану было не до фантазий своих сподвижников: он был слишком занят оскорблением, которое нанес ему президент, исключивший его из состава колумбийской делегации. Его, единственного лидера Либеральной партии! Соратники его были в бешенстве. В качестве неубедительного аргумента правительство твердило, что Гайтан, хоть и блистательный знаток уголовного права, в праве международном не разбирается, однако вся страна знала, что на самом деле причина кроется в том, что президент удовлетворил требования Лауреано Гомеса, главы Консервативной партии, пригрозившего покинуть конференцию, если на нее будет допущен индеец Гайтан. Долгие годы либерального правления Лауреано Гомес советовал консерваторам как можно быстрее перейти от слов и рассуждений к действиям и точечным терактам, чтобы вернуть себе потерянную страну. Он симпатизировал генералу Франко, печатно и публично желал скорейшего поражения союзным державам. Он был настоящим врагом – Карбальо, как и его товарищи из Персеверансии, ясно сознавал это – и одержал победу. Гайтан тем не менее не испугался. Когда ему все же предложили личную охрану, Вождь с неумолимой логикой ответил, что его никто не убьет, ибо его убийца не может не знать, что сам будет немедленно убит. «И это моя лучшая страховка». А если он не боится смерти? – спросили его. – А если убийца, как это было в случае с Ганди, добровольно выбрал смерть? «Со мной такого не случится», – сказал Гайтан. Сам Карбальо этого не слышал, а узнал со слов тестя, но словам тестя он доверял.

И Гайтан, вопреки всем предостережениям, продолжал вести прежнюю жизнь. По утрам, перед работой, бегал трусцой по аллеям Национального парка, причем в одиночестве: снимал пиджак, распускал галстук и раза два обегал парк, и никто не понимал, почему он не потеет, как все нормальные люди. По вечерам, опять же один и никому ничего не говоря, выходил из дому навестить друга или прокатиться на своем «Бьюике», размышляя о чем-то – а о чем, никто не знал, – и поздно возвращался домой. Карбальо знал об этом – и об одиноких пробежках по Национальному парку, и о вечерних прогулках, – потому что часто и незаметно для Гайтана сопровождал его: следовал в отдалении и следил за ним глазами возможного убийцы. Да, он и его товарищи по комитету решили по очереди обеспечивать Вождя телохранителями. Однажды утром Карбальо шел за ним до Национального парка и, увидев, как тот оставил машину под часами и побежал по дорожке вниз, побежал в том же темпе вверх. Однако трудно было одновременно держать в поле зрения худощавую фигуру Гайтана и камни с кулак величиной на колдобинах, о которые, зазевавшись, можно было рассадить лодыжку. Спустившись с холма, Гайтан прибавил ходу. Карбальо, чтобы не потерять его из виду, пришлось резко сменить направление, и тут он случайно пнул булыжник так, что тот упал в нескольких шагах впереди Гайтана. Карбальо, спрятавшись за ствол эвкалипта, видел, как Вождь стал озираться по сторонам, и впервые заметил на его лице нечто похожее на страх. Он понял, что в этот миг Гайтан предположил, что его сейчас забросают камнями, а дальше засада или атака – нерассуждающее действие, точечный теракт. Карбальо не оставалось ничего иного, как выйти из своего укрытия. На лице Гайтана облегчение быстро сменилось досадой.

– Что за чертовщина тут творится? – крикнул он. – И вы тут зачем околачиваетесь?

– Следую вашему примеру, – ответил Карбальо.

– Дурака не валяйте, Карбальо! – гневно выкрикнул Гайтан. – Какому еще примеру? Шли бы лучше агитировать и добывать нам голоса, чем заниматься тут всякой ерундой.

Он вскочил в свой «Бьюик» и умчался в южном направлении. Карбальо, несмотря ни на что, остался доволен этой встречей: Вождь узнал его и даже вспомнил его имя. Вместе с тем пришло озарение: «Гайтан тоже понимает, что его могут убить. Гайтан начал подозревать, что кто-то следит за ним».

Доказательств у него, естественно, не было. Но когда он поделился своими тревогами с товарищами, выяснилось, что многие все чаще думают о возможности покушения на Гайтана и что один даже получил безграмотную записку: «Скажите Гайтану, чтоп поберегся». Они были не одиноки в своих подозрениях – волна паранойи стала захлестывать колумбийскую столицу. Да, конечно, Панамериканская конференция заставляла всех нервничать: полиция прочесывала квартал за кварталом, забирая проституток и побирушек, шерстила город, добиваясь, чтобы глазам иностранных делегатов он предстал опрятным и добропорядочным, но добилась обратного результата – жители чувствовали нарастающее напряжение, казалось, будто вот-вот объявят комендантский час. Все менялось. Тюрьму «Паноптико», прежде бывшую монастырем, теперь переделали в музей, словно желая показать тем самым, что в Боготе вывелись злоумышленники и отныне живут там одни художники да философы. Однако за границами умиротворенного города не стихала война.