Великий Тёс - Олег Слободчиков

— А наши тунгусы будто слышали про это от аплинских! — поддакнули стрельцы. — Что правда, что не правда — разбери-ка?

— Скажу воеводе про слухи. Пусть думает, — отдуваясь после бани, пообещал Иван. Распаренный, румяный, он не спешил хлебать уху, а попивал квас да утирал лоб рукавом рубахи. Подумав, спросил: — А где они сейчас, те тунгусы?

— Ищи ветра в поле! — в один голос зашумели годовалыцики.

Иван с тремя спутниками отдохнул, принял ясачные меха и поплыл вниз на легком, четырехвесельном стружке. Утки и гуси косяками носились над рекой, кормились на отмелях и у берегов. Казаки стреляли из луков только тех, что были перед судном, за добычей не гонялись. Вечерами пекли уток на углях костров впрок, на весь следующий день.

Неподалеку от острога, на Енисее, возле островов, приметили они спешно догонявшую их берестянку с одним гребцом. Иван велел казакам пристать к берегу и ждать. Вскоре они узнали в лодке того же Лапу Гаврилова из Рыбного зимовья. Он догонял казаков с новой вестью. Подгреб к стружку, схватился за борт. Не переводя дыхания, заговорил:

— Только вы уплыли, через день пришли к нам тунгусы с жалобой, будто браты не велели им давать ясак в Енисейский острог, а приказали платить Куржуму, Котуге да Коногору. И грозили побить их, если ослушаются. При том похвалялись, что всех казаков в Братском перебили, никто живым не ушел!

Лапа замолчал, вглядываясь в лицо сына боярского. Тот недоверчиво кряхтел и чесал бороду:

— Надо, однако, к воеводе плыть!

Загудел Енисейский острог от страшной вести, хоть и не было ей очевидцев. Десяток служилых, казачьи жены, церковный причт, мужской и женский скиты передавали друг другу похвальбу братских мужиков. Одни молились, другие подвывали с растерянными, отчаявшимися глазами, третьи просто молчали. От тех слухов воевода Андрей Племянников за несколько дней постарел и осунулся.

Никаких других вестей от Дунайки не было. Ясак он не присылал. Бездействовать и ждать посыльных из Братского острога становилось опасно. Все понимали, если слух подтвердится, придется нынешнему воеводе за свою медлительность ехать в Москву в цепях.

По другим слухам, с Кети в Енисейский острог шел новый отряд пленных ляхов и черкасов. Сын боярский Николай Радуковский спешно собирал с ближних служб казаков и стрельцов, оголял посты на тайных путях промышленных людей.

Иван Похабов по наказу воеводы снова кликнул охочих из гулящих и промышленных людей. Выбирать не приходилось: брал всех, кто соглашался идти в Браты без жалованья, за прокорм в пути и за боевую добычу.

— Полтора десятка! — ввалился в съезжую избу. Торопливо перекрестил лоб, откинулся на лавку. Добавил с неприязнью: — Отъявленная пьянь да голь: крест на шее, плошка да ложка.

— И то! — поднял красные от бессонницы глаза воевода. Виновато вздохнул, тоскливо взглянул на темные образа. — Бери их под свое начало! — Помолчав, добавил: — Зря я прошлый год послушался казаков и стрельцов! Опять же, послал бы тебя против их воли — тяжко бы было с ними.

— Тяжко! — согласился Иван. — Я бы и не пошел наказным атаманом! Наатаманился еще при Хрипунове.

— От ссыльных приходили выборные. Просили себе в атаманы Осипа Галкина, — тверже взглянул на него воевода.

— Добрый казак! — похвалил его Иван. — Умел с ними ладить, когда в Красный Яр ходили. А мне охочих кому другому отдать никак нельзя. Обидятся! Сам заманил, самому вести!

— Вот это правильно! — встрепенулся воевода. — По-христиански!.. А служилых людишек, которых я собрал с ближних служб, пусть ведет пятидесятник Черемнинов. Он недавно из Братов, знает, кого казнить, кого миловать и как к острогу подойти.

Иван кивнул, соглашаясь, что служилых должен вести Василий. Воевода с облегчением пошутил, болезненно улыбаясь:

— А что синяк под глазом?

— Так я же в кабаке прельщал идти на братов! — поморщился Иван.

— И то! — опять взглянул на образа воевода. — Со ссыльными да с охочими сотня набирается. Пишу вот в Томский, — потер перед носом пальцы, испачканные чернилами. — Прошу прислать служилых. Атамана Галкина на Лене переменить некем. Перфильев другой год без перемены. Острог остается без гарнизона. Самому в караулы ходить придется. Вся надежда на сотника Бекетова, если вернется к осени.

Черемнинов собрал всех, кто мог тянуть бечеву. В его отряде оказались Филипп Михалев, Михейка и Якунька Сорокины. Конокрад посапывал выдранными ноздрями, гнусаво потешался:

— Михейка Стадухин на Лене под воеводой Головиным. Который год не возвращается, а тут служба — в самый раз для него!

В Енисейский острог пришел с толпой гулящих младший брат Сорокиных, Антип. Был бы при остроге впусте оклад служилого, поверстали бы и его. Но не было окладов. Антипа взял Иван Похабов. Ивашку Струну тоже прибрал и Ваську с Илейкой Ермолиных, вернувшихся с промыслов с бедной добычей. Хоть и зловредные были людишки, но известные. Пришлось ему взять в отряд охочих, которых никто в остроге не знал. Их он опасался больше, чем знакомых смутьянов.

Дымили костры на берегу. Ссыльные, служилые и охочие смолили струги и барку. Суда были сплошь плохонькие, разбитые переходом из Тобольска. Снасти того хуже: веревки рваные, паруса сопревшие. Выбирали лучшее. Воевода с подьячим про запас ничего не таили.

Иван издали высмотрел в отряде Черемнинова Филиппа Михалева. Они давно не виделись, оба уклонялись от встреч. А если нечаянно встречались — приветствовали друг друга, но в разговоры не вступали. Стеной стояла между ними Савина. Может быть, знал Филипп о ее грехе. Может быть, Ивану только казалось, что знает. На этот раз, подходя к отряду Черемнинова, он поприветствовал всех общим поклоном, а старого казака — отдельно. Тот ответил как обычно: ни хмуро, ни весело.

— И ты воевать? — хотел было пошутить Иван. — От молодой-то жены? В Браты?

— А то как же? — строго ответил Филипп, слегка смутив Ивана. — Нам Бог велел служить до сноса.

— Вдруг цел острог! — присел рядом с ним Похабов, хотя начатый смехом разговор не получался. — Всякое бывает: пропали вестовые в пути, вот и ходят ложные слухи? Обратно-то придется на лыжах идти или там ждать весны!

— Ничего, перезимуем! — дружелюбно пробурчал Филипп.

Иван посидел еще, не зная, что спросить. Гадал про себя: «Неужели доброй волей от Савины уходит? Или ему с ней несладко?» О себе же подумал с усмешкой: «Дал бы Бог такую жену, наверное, напросился бы куда-нибудь в слободу, в тихое место. Вдруг и землю пахать бы стал?»

Ныла под сердцем неизбывная тоска по неудавшейся семейной жизни. Неделю всего-то пробыл в остроге. Две ночи пьянствовал, три — жена провела у скитниц на всенощных бдениях. За бедность она его уже не корила, но выставляла напоказ всякую нужду: ходила в латаном-перелатаном сарафане, скрывала лицо черным платком. О детях больше заботилась жена Терентия, чем она сама.

Теперь Меченка не скандалила, чаще помалкивала. На вопросы отвечала односложно и равнодушно: «да» и «нет». Притом совсем не набожно и не благостно щурила бирюзовые глаза. В супружеской постели после долгой разлуки со скрытым злорадством объявила мужу, что восчувствовала призвание к монастырской жизни. Как ни плоха была жена в прежние годы, но в нынешнем своем обличье стала для Ивана еще хуже.