Воспитательные моменты. Как любить ребенка. Оставьте меня детям (Педагогические записи) - Януш Корчак

– Слушаюсь, Господь мой.

Прекрасную смерть дала ему Отчизна.

Спасибо, Господи, что просветил меня.

Благодарю Тебя, Творец, что Ты задумал сотворить такое странное создание, как я. Покореженное вопреки всем законам логики, а ведь при этом такое, как надо; ведь я Тебе, должно быть, нужен, коль скоро есмь. Чем меньше смысла, тем я Тебе благодарнее, Я – протест, наглость, нахальный сам себе хозяин среди смиренного стада, я – пакостник, дурак первоапрельский и священное древо Ашваттха.

Молитва моя, Творец, не та, что у всех и когда-то, это молюсь я – сейчас, в этот самый момент, который никогда больше не повторится. Пойми: твой святотатственный пророк – и Брат! – я.

Разве я знаю, кто я такой? Я же не знаю себя: я то по-дурацки величественный, то величественно дурацкий; гордый, смиренный, нежный, грозный; презирая, могу ластиться, как кот; скрытный – и выболтаю все; продаю слезы, теряю трости и ножики; чуткий даже к тянущейся тени неволи, не срываю, а жгу оковы, – и только в тишайшем шепоте вижу Тебя, о Творец, и за это безгранично благодарен Тебе.

Ты не веришь, что мне хочется молиться? Брось! Ты же, наперекор церковникам, все-таки Бог, я знаю, что это значит.

Спасибо Тебе, Творец, что Ты создал свинью, слона с длинным носом, что изрезал края листьев и наши души, что дал черные морды неграм, а свекле – сладость. Спасибо за соловья и клопа, за то, что у девушки есть грудь, что рыба задыхается на воздухе, что есть молнии и вишни; что так по-дурацки велел нам родиться; за то, что таким тупицей человека создал: он теперь считает, что иначе и нельзя; за то, что ты дал Мысль камням, морю, людям. Мысль, которая ближним плетет что-то с пятого на десятое, а себе гордые сказки выдумывает. Не рай – у нее наибагрянейшие восходы и закаты, она орлица, мерзавка и лгунья. Как же я ее люблю! Вот ускользнет она – угадай, где шляется, пока не вернется, паршивка чумазая, на человека не похожая, а так хитро кается и такая довольная, клянется, что в последний раз (дурак, кто ей поверит!), – знает, мошенница, что все ей простится.

Я все предчувствую, но ничего не знаю. Что мне вычитанные истины, что в них ценного, если я их в дырочку подглядел, подглядывал невнимательно, вот всегда и ошибаюсь – тем лучше. Я существую!

Я ничего не знаю, но все угадываю. Тебе ведомо, Творец, что это значит: всё!

С головы до ног я существо негодящее, а ведь, зараза, я же должен быть везде первым; надежду теряю лишь на пять минут, все мудрое и хорошее начинаю с завтрашнего дня; развалюсь брюхом вверх на песке и загораю; рыдаю над грушей, которой так одиноко в поле, старика в плечо целую. Я кувыркаюсь через голову, мне всегда будет шестнадцать лет, я буду играть в догонялки, свистеть в два пальца и проиграю все пуговицы с порток. С ног до головы я существо негодящее – о, насколько же человечество было бы беднее без меня. Я учу его любить грех и пожары – и полной, полной, полной грудью дышать.

Над одним моим вопросом сто тупых профессоров страдают всю свою жизнь. В розовые ушки шепчу нежное «спокойной ночи» тысячам девочек и мальчиков. Мажу мазью всех паршивых собак. Извивающееся прошлое выволакиваю за шкирку на свет Божий. Из пистолета стреляю в будущее, как в бубновый туз. И солнце впиваю, не жмурясь. И что-то мне все кажется, что Ты сотворил нас и шкодливо наклонил земную ось, когда был изрядно под мухой: художники не творят на трезвую голову. А их всякие там архикрасочные единственные в своем роде сны – так это же наш хлеб насущный, на каждый день.

Потому что, если я кого и не люблю, так это трезвых; если кого я и боюсь, так это тех, кто стремится к цели и знает, чего хочет.

Мои мгновения – все они подкидыши и внебрачные дети, без призора и порядка, пляшут на канате, глотают горящие факелы.

Я ворую груши из чужого сада – проступок не страшный; я не убегаю, а отлетаю чуть в сторону; пьяный – всегда вовремя проснусь, из лужи белым выскочу, и Бог на меня не гневается – снисходит.

Я все люблю озорно, ухарски, радостно и беззаботно.

Я хитер, как лис, но наивен, как девушка, когда верит кому-то. Я смотрю на себя с улыбкой или задаю себе порку, да еще какую. Собираю мелкие бирюльки, широко распахну глаза и скажу уличному фонарю: «Ты один мудр и прекрасен». Каждый день замечаю что-нибудь новое в том, на что годами смотрю, – и вдруг изумляюсь, что у собаки есть хвост, что трамвай сам едет, а у березы – белая кора.

Бедна ты, бедная божья коровка, когда болит у тебя глазик, бедное ты, каждое земное создание, каждое, каждое.

Творец, я опоздал родиться на пять веков и родился на пять веков раньше, чем нужно. Потому такой веселый и скорбный: что я живу, что жизнь моя закончилась, что она еще не началась.

 Ты и я, Творец, больше никто. А Я – это Мы. Мы все. Мы – Твоего Совета левацкое богохульство, Твоего Престола псы Господни, Domine canes. Мы радуги серого осеннего ливня, среди сынов Твоих блаженные создания, мы – июльский снег, алые маки ледяных гор, мы – надутые паруса. Ничего, что клубком бабушкиной шерсти я играл с котенком – мы обрушиваем троны деспотов, мы гордые башни возводим. Мы из безумной души высекаем деяния стократ трезвые, мы, послушные валикам шарманки, гимном будущего пронзаем настоящее, умираем и восстаем по собственному приказу, мы на кладбищах всего несбывшегося – памятники собственному бессилию.

За это, о Творец, благословляю Тебя и с трепетом бросаю на карту Роскошную Сладость Жизни. Ва-банк: Жизнь за Творение.

Мамуля. Папочка. Это вы мне эти молитвы поспешно диктовали, это я должен был их старательно, по памяти, слово за словом, буква за буквой, складывать и записывать. Иногда я чего-то не слышал, часто не понимал, делал ошибки, память подводила, я многое пропустил. Изредка вы меня поправляли, немного, только чтобы понятней было мне и людям.

 Не знаю, могу ли я назвать ваши речи для меня моим памятником вам. Благодарю вас за жизнь и за смерть вашу, за мою жизнь и смерть. Мы на минутку разошлись, чтобы потом снова встретиться всем вместе.

Мамуля. Папочка. Из всех закаменевших мук и боли ваших и моих предков я жажду возвести высокую, стройную, одинокую башню для людей. Тех под землей скелетов, чьим голосом я под вашу диктовку говорю, только за последние триста лет – аж тысяча, и двадцать, и четыре. Какие разные носили они имена…

Поэтому на этом памятнике я не высеку имен.

Спасибо вам, что научили меня слышать шепот умерших и живых, спасибо, что я познаю тайну Жизни в прекрасную годину смерти.

Ваш сын.

Януш Корчак (настоящее имя Хенрик Гольдшмит) родился в Варшаве в 1878 г. в семье юриста. Свое призвание он видел в том, чтобы помогать людям. Фото 1933 г.