Сакура и дуб - Всеволод Овчинников

Но когда империя рухнула, низы с неудовольствием почувствовали, что они оказались на самом дне. И тут сотнями и тысячами начали прибывать люди, на которых они могут смотреть свысока в своей собственной стране. Они берутся за самую непривлекательную работу. Они селятся в самых худших домах. Они даже имеют иной цвет кожи, так что никто, поистине никто не может принять англичанина из низов за одного из них. Все они без различия встречают отношение, традиционно предназначенное для изгоев общества: они, дескать, грязны, ленивы, нечистоплотны, дерзки (то есть ведут себя так, будто других классов не существует). Так империя исполняет свою последнюю величайшую услугу для метрополий с Тринидада и Барбадоса, из Индии и из Африки она шлет своих сынов спасать английскую классовую систему.

Дэвид Фрост и Энтони Джей (Англия). К Англии – с любовью. 1967

Немногие из нас любят их, немногие из нас ненавидят их, но почти каждый хочет, чтобы их тут не было, и показывает это с помощью той корректной индифферентности, секрет которой знают лишь англичане.

Колин Макиннес (Англия). Полуанглийская Англия. 1961

Издавна считается, что от Лондона ведут две главные дороги. Самая короткая – это дорога на юг, а самая длинная – дорога на север. Южнее столицы ехать особенно некуда. Там только Дувр с паромными переправами на континент. На север же больше тысячи километров пути. Конечно, где-нибудь на американском Дальнем Западе или на российском Дальнем Востоке это не посчитали бы за расстояние. Но для лондонца просидеть за рулем с раннего утра и до позднего вечера – значит забраться чуть ли не на край света. Дело, впрочем, не в расстоянии. И не только в том, что Большой северный тракт уходит за границу (под словом этим англичанин всегда понимает реку Твид, исторически разделяющую Англию и Шотландию). Дело прежде всего в том, что самая длинная из дорог страны пересекает еще один рубеж, официально не обозначенный, но реально ощутимый, – рубеж не столько географический или административный, сколько социально-экономический. Этот водораздел расчленяет Англию на два полюса: Север и Юг.

Север для англичанина – это край «черных сатанинских мельниц». Это лес заводских труб и прокопченный, как торфяной брикет, пласт спрессованных нуждой рабочих жилищ. Это текстильные фабрики и угольные копи, сталеплавильные цехи и судостроительные верфи. Это Манчестер и Ньюкасл, Ланкашир и Йоркшир – индустриальное сердце Англии, где названия городов и графств напоминают о былой славе «промышленной мастерской мира».

«Где копоть – там и деньги», – говаривали когда-то хозяева «черных сатанинских мельниц». Но хотя именно Северу издавна выпало быть главным созидателем материальных ценностей, средоточием богатства и власти оставался Юг. В этом корень их взаимной неприязни.

В английских пивных потешаются анекдотами об ирландцах. В столичных клубах излюбленным персонажем для этого служит уроженец Ливерпуля или Манчестера.

На взгляд лондонского сноба, человек с ланкаширским или йоркширским выговором при любом положении и достатке остается простолюдином. (Поскольку крестьянства в Англии практически нет, где еще искать «чернь», как не на дымном Севере!) А ведь Юг мог чураться больших городов, возвеличивать сельскую жизнь как поэзию человеческого существования, превозносить любительский подход к делу во многом благодаря тому, что черную работу за него делал Север!

Тем, кто смотрит на них свысока, северяне платят той же монетой. Им присуще обостренное чувство трудовой гордости и презрительное отношение к тем, кто ничего не создает сам, а спекулирует плодами чужого труда. У них в почете сильные мозолистые руки со следами копоти и машинного масла, а наиболее достойным делом для мужчины считается тяжелая промышленность.

Ньюкасл, например, славится машиностроением и судостроением. Одна американская фирма построила там парфюмерную фабрику. С набором женской рабочей силы хлопот у нее не возникло. Но вот найти людей вроде бы самого распространенного в городе профиля – наладчиков станков – оказалось трудно. Даже повышенная зарплата привлекла мало охотников заниматься таким «несерьезным» делом, в котором стыдно было бы признаться друзьям и знакомым…

Север по праву слывет родиной промышленной революции. Колыбелью же ее был Манчестер. Почему именно этот хмурый город, где, как говорят его жители, «за окном всегда ноябрь», стал мировым центром текстильного производства? Причин тому было несколько. Тут паровая машина Уатта. Тут и предшественники железных дорог – мелководные каналы, по которым было удобно и дешево доставлять из Ливерпуля американский хлопок, а из Йоркшира – каменный уголь. Тут, наконец, и вечно моросящий дождь – он сделал Манчестер городом ревматиков, но кое в чем способствовал его промышленной славе. Ведь благодаря постоянной сырости прочнее и тоньше скручивается нить в прядильных цехах. Так что под манчестерским дождем трубы текстильных фабрик росли как грибы.

Таким впервые увидел Манчестер в 1842 году 22-летний Фридрих Энгельс. Сын немецкого фабриканта-текстильщика был послан за Ла-Манш, чтобы приобрести опыт коммерческой деятельности. У Фридриха были иные устремления. Он уже участвовал в философской дискуссии на страницах «Рейнской газеты», встречался с ее редактором – Карлом Марксом. Но возможность поездки в Манчестер привлекала и волновала молодого Энгельса. Ведь этот город был первым в мире средоточием крупного капиталистического производства, где пролетариат уже выходил на арену классовой борьбы. (Как раз в 1842 году Манчестер стал центром всеобщей стачки текстильщиков Ланкашира.)

Фабрика «Виктория миллз», где Энгельс должен был набираться опыта, существует и поныне; она выпускает холст для переплетного дела. Молодой немец познакомился там с 19-летней ирландкой – прядильщицей Мэри Бернс. Они быстро нашли общий язык. И не только потому, что немцу было легче понимать ирландский выговор девушки, чем местный ланкаширский диалект. Мэри стала для Фридриха лучшим проводником по рабочим окраинам Манчестера, бесценным помощником в его исследованиях.

Вместе с 15-летней сестрой Мэри работала в прядильном цехе по 12 часов в день (за 10 шиллингов, то есть за половину фунта стерлингов в неделю), да еще добрых три часа ежедневно тратила на то, чтобы пешком добраться на фабрику и вернуться домой, на Коттон-стрит, 18. Бывая там, Энгельс всякий раз дивился, как у девушки хватало после этого сил водить его по манчестерским трущобам, посещать рабочие кружки, слушать воскресные лекции в «Доме знания» – одной из первых в городе библиотек для трудящихся.

Словом, прядильщица с «Виктории миллз» была не только незаменимым проводником. Ее личная судьба послужила частицей собранного в Манчестере материала, опираясь на который Энгельс написал свою первую книгу «Положение рабочего класса в Англии». Мэри Бернс до конца своих дней осталась его верной подругой.

Манчестер больше чем какой-либо другой город Англии подвергся перестройкам. Так что мест, связанных с пребыванием Энгельса, почти не осталось. Напротив глазной больницы, на одном из университетских общежитий голубеет круг мемориальной доски. «Фридрих Энгельс (1820–1895), социолог, философ, писатель. Жил в доме № 6 на Торнклиффгроув, который стоял на этом месте».