Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания - Валентин Фалин

Что волнует население больше всего? Состояние в здравоохранении, жилищная проблема, положение женщин, молодежная политика, просвещение. В аппарате ЦК этим занимаются безвестные обществу секторы или отдельные инструкторы. Спорт подчинили отделу пропаганды и смотрим на него соответственно.

Андропов прерывает мой монолог:

– Считаешь ли ты правильным, что средней школой занимается отдел науки?

В свою очередь спрашиваю собеседника:

– Когда секретариат рассматривал состояние средней школы или выносил на пленум вопрос о молодежи?

– Насчет молодежи могу сказать – в 1937-м или 1938 году. Я кое-что заметил из твоих откровений. Инициатива по ряду направлений должна исходить не от меня. Теперь сменим тему. Что ждет нас неприятного во внешней политике?

Время завоза американских РСД в Европе определяется сроками их технической готовности. Складывается качественно новая для страны обстановка, пора думать, чем и как отвечать. Усомнился в целесообразности визита Громыко в ФРГ в отсутствие четких представлений, как быть дальше.

– Есть деликатный вопрос, – продолжаю я. – В 1983 году сорокалетие Катыни. Точнее, сорок лет с момента, когда Катынь превратилась в нарицательное понятие. Готовясь к печальному юбилею, необходимо по архивам прояснить как минимум: а) что же Сталин и Берия заявляли полякам в 1941–1943 годах и что обсуждал Хрущев с Гомулкой в 1956 году; б) что из архивов Смоленского, Харьковского и других УВД попало в руки немцев и дальше на Запад и дает основания не принимать советскую версию случившегося; в) что нового установили сами поляки и что не может быть опровергнуто повторением аргументов 1943 года. Конечно, правильнее всего было бы поднять наши первичные документы. Если верить молве, Хрущев предлагал Гомулке воздать должное Сталину за Катынь. Вряд ли такое предложение делалось, если оно вносилось, беспричинно.

– Вопрос серьезный. В одном ты прав – поляки не дадут этой дате пройти незаметно.

– Катынь дает нам самим повод поднять аналогичную проблему перед поляками. Что сталось с десятками тысяч советских военнопленных, попавших к Пилсудскому в 1921 году? Куда они пропали? Наша сторона интереса к прояснению их судьбы странным образом не проявляла.

– Я посоветуюсь и дам тебе знать. Набросай на бумаге то, что ты говорил о молодежи, в общем в первой части сегодняшнего разговора и личным пакетом мне.

В один из ближайших дней поутру мной интересуется М. В. Зимянин:

– Можешь зайти?

– Когда вам удобно?

– Прямо сейчас, пока мы оба не завязли в делах.

Небольшого роста, щуплый, подвижный, как ртуть.

Большую часть войны партизанил в Белоруссии. С партийной работы попал в дипломаты. Будучи послом во Вьетнаме, Зимянин энергично противодействовал тому, чтобы эту страну постигла полпотовская драма. Многие годы редактировал «Правду». Мы с ним знакомы с 1964 г.

– У Андропова, – говорит Зимянин, – есть поручение тебе лично. Приближается сорокалетие Катыни. Надо подготовить соображения, как дальше вести эту проблему и, в частности, реагировать на возможные польские обращения. Свяжись с Огарковым (Генштаб) и Бобковым (КГБ) на предмет мобилизации данных, которые при необходимости могут быть обнародованы. Созыв – за тобой, вопрос неотложный.

Из слов Зимянина видно, что он не посвящен в наш разговор с Андроповым. Мне остается сделать вид, что задание – новость.

Начальник Генштаба сомневается, что у них по Катыни обнаружится что-либо стоящее. Но необходимые поручения дает. Относительно советских военнослужащих, пропавших без вести в польско-советской войне 20-х гг., поднимут архивы.

Ф. Д. Бобков готов принять поручение к исполнению, но в КГБ этот участок за В. М. Пирожковым. Чтобы не вышло накладок, просит уточнить и подтвердить.

Ставлю в известность Зимянина. Высказываюсь за подключение к розыску документов общего отдела ЦК и МИД СССР. Условливаемся, что после доклада Андропову все запустим в работу.

Дальше произошло давно ожидаемое и тем не менее непредвиденное: умер Л. И. Брежнев. Руководству не до Катыни. Андропов занял пост генерального секретаря и вскоре, по-моему 14 ноября, связывается со мной по телефону:

– Выполнил твое поручение и поставил на политбюро вопрос о целесообразности поездки Громыко в Бонн. Министр считает, что доводы за перевешивают. Никто спорить не взялся. Я решил, что мне брать чью-либо сторону не резон. Пусть едет, если собирается добиться проку.

Что мне сказать? Что наши отношения с Громыко потеплеют еще больше? Что не любое мнение, высказанное доверительно, следует авторизовать? Что пока не имею ответа по Катыни? Не для телефона все это.

– Примите поздравления и пожелания вам сил на посту генерального секретаря. Что касается визита министра в Бонн, я сделал то, что требовала совесть, и остаюсь при своем.

Иду к Зимянину. Надо бы ускорить подключение КГБ и общего отдела ЦК к исследованию катынских документов и материалов. Несколькими часами спустя получаю санкцию на контакт с В. М. Пирожковым.

С этим заместителем председателя КГБ у меня телефонное знакомство со времени истории, когда офицер по безопасности в Бонне собрался установить слежку за мной. Приглашаю Пирожкова к себе на следующий день. Он обещает прихватить с собой «пару досье».

А вечером у меня встреча с председателем КГБ В. В. Федорчуком. Совсем на другую тему.

Я был на последней встрече Брежнева с Кармалем и вынес из нее твердое убеждение – мы загнали себя в трясину. Из «помощников» нас сделали наемниками. Ради кого и чего проливается кровь наших солдат и самих афганцев? Неужели во всем Афганистане не найдется патриотически настроенных людей с современным мировоззрением, которые способны говорить с нами, не отвешивая поклонов и не стараясь перекладывать на иностранцев свои заботы? Когда восточный вельможа говорит «ваше мнение мне приказ», я ему не верю.

Председатель КГБ слушает, но своего отношения никак не раскрывает. Меня интересуют, если уж на то пошло, не его суждения об обстановке, а данные о конкретных афганских деятелях, известных в стране честностью и непреклонностью убеждений. Чаще других компьютер памяти выдает два имени: генерал Кадыр (парчамовец, X. Амин замучил его почти до смерти в тюрьме) и Ахмад Шах Масуд из вооруженной оппозиции.

Федорчук спрашивает, почему я обращаюсь именно к нему. Отвечаю в не менее прямой форме:

– К кому же мне, простите, обращаться? В комитете скапливается вся информация, сидят бригады аналитиков, вы лучше знаете, что готовится с территории Пакистана.

– Я человек новый в КГБ. Нельзя сказать, что мне удалось пролистать горы донесений, в том числе по линии внешней разведки. Политические решения, к которым подводит наша беседа, не в компетенции комитета. Без Андропова тут не обойтись.

– Ясно, что смена вех в Афганистане – задача политического руководства, и ни у кого в мыслях нет присваивать его функции. Но если есть потребность и намерение высказать какие-то рекомендации, то надо сначала исследовать факты, все в совокупности, и это не только наше право, но и обязанность.