Рейх. История германской империи - Борис Соколов

В связи с этим Геббельс 24 марта 1945 года записал в дневнике: «Воздушная война – это альфа и омега всего происходящего на Западе. Постоянно подчеркивается, что если бы мы дали врагу хотя бы какой-то отпор (в воздухе. – Б. С), то проблему создания и удержания стабильного рубежа обороны можно было бы легко разрешить. Население в районах, оккупируемых англо-американцами, как откровенно признают гауляйтеры, в ряде случаев вывешивало белые флаги. Но это следует объяснять тем, что люди не хотят терять последние остатки своих домов и квартир. Правда, о капитуляции в настоящий момент даже на Западе никто не говорит, однако каждому хочется, чтобы война, если уж она подошла к его дому, как можно скорее прогромыхала дальше.

О таких же настроениях сообщают отделы пропаганды из всех районов Рейха. Вера в победу у большинства немецкого народа окончательно улетучилась (давно пора. – Б. С.). Люди задают себе вопрос, возможно ли вообще какое-то контрнаступление на Востоке. О нашей обороне в воздухе складывается мнение, что она не имеет больше никаких шансов».

25 марта 1945 года в Берлин прибыл гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох. Он утверждал, что там «наши дивизии сражаются с беспримерным мужеством, но продержаться долго они не смогут, потому что у них нет боеприпасов, а также продовольствия. Запасы артиллерийских снарядов настолько скудны, что отдельные орудия в лучшем случае могут делать по три-четыре выстрела в день». По мнению Коха, «Советы понесли в Восточной Пруссии чрезвычайно большие потери в миллион убитых». Геббельс счел эту цифру «изрядно преувеличенной», но согласился, что «завоевание Восточной Пруссии обходится Сталину недешево» и что «сейчас основным должно стать наше стремление вынуждать врага нести максимально тяжелые жертвы».

Почему Гитлер предпочел остаться в Берлине, а не улетел еще до окружения столицы Рейха или с последним самолетом Ханы Рейч и риттера Роберта фон Грейма, последнего фельдмаршала люфтваффе, улетевшим из полностью блокированного Берлина 29 апреля, за день до самоубийства фюрера? Гитлер так объяснил это в своем политическом завещании: «После шестилетней борьбы, которая, несмотря на все неудачи, войдет в историю как самое славное и отважное выражение жизненной силы немецкого народа, я не могу оторвать себя от того города, который является столицей Рейха. Поскольку силы наши слишком слабы, чтобы и дальше выдерживать натиск врага именно здесь, а собственное сопротивление постепенно обесценивается столь же ослепленными, сколь и бесхарактерными субъектами, я хотел бы, оставшись в этом городе, разделить судьбу с теми миллионами, кого уже постигла смерть. Кроме того, я не хочу попасть в руки врагов, которым, на потеху ими науськанным массам, нужен новый, поставленный евреями спектакль.

А потому я решил остаться в Берлине и здесь по собственной воле избрать смерть в тот момент, когда увижу, что резиденция фюрера и рейхсканцлера удержана больше быть не может. Я умираю с радостным сердцем, зная о неизмеримых деяниях и свершениях наших солдат на фронте, наших женщин в тылу, наших крестьян и рабочих, а также о беспримерном участии во всем этом молодежи, носящей мое имя.

То, что всем имя выражаю идущую от всего сердца благодарность, столь же само собой разумеется, как и мое желание, чтобы они ни в коем случае не прекращали борьбы, а всюду продолжали вести ее против врагов отчизны, оставаясь верными заветам великого Клаузевица. Из этих жертв наших солдат и из моей собственной связи с ними до самой моей смерти в германской истории так или иначе, но взойдет однажды посев сияющего возрождения национал-социалистического движения, а тем самым и осуществления подлинно народного сообщества».

Сегодня, в начале XXI века, фюрер порадовался на небесах не только тому, что растет и крепнет неонацистское движение в Германии, особенно на землях бывшей ГДР, но и что его поклонники появились теперь в немалом количестве даже в России, стране, когда-то беспощадно боровшейся с национал-социализмом, идеи которого несли на своих штыках германские захватчики.

Коменданту Берлина Вейдлингу, согласно показаниям последнего, данным в советском плену, Гитлер, отвергнув 28 апреля план прорыва из окружения, гораздо более прозаически объяснял свое желание остаться в Берлине: «Фюрер долго размышлял. Он расценивал общую обстановку как безнадежную. Это было ясно из его длинных рассуждений, содержание которых вкратце можно свести к следующему: если прорыв даже и будет успешным, то мы просто попадем из одного «котла» в другой. Он, фюрер, тогда должен будет ютиться под открытым небом или в крестьянском доме и ожидать конца. Лучше уж он останется в имперской канцелярии».

Гитлер предпочел безвестной гибели в какой-нибудь глухой альпийской деревушке смерть «на миру» – в рейхсканцелярии, в центре Берлина, в сердце Третьего рейха.

Как и люфтваффе, подводный флот Деница потерпел поражение в битве за Атлантику задолго до окончания боевых действий. А вот германские сухопутные силы сохраняли определенное тактическое превосходство над противником едва ли не до самого конца. Это доказывается успешным (в первые дни и даже недели) наступлением вермахта в Арденнах в декабре 1944 года и в Венгрии в январе и марте 1945 года, в условиях подавляющего превосходства противника в воздухе и в численности пехоты, орудий и танков. Этот феномен не может быть объяснен одним только качественным превосходством немецких танков, особенно ощутимым на Западе, где у союзников так и не появилось танков, сравнимых с «тиграми» и «пантерами». Здесь успешно бороться с германскими танковыми соединениями союзники смогли только с помощью своей авиации. Но и на Востоке «королевский тигр» пробивал броню самого мощного советского танка «ИС-2» на такой дистанции, на которой 122-миллиметровое орудие «ИСа» не могло поразить его броню. Дело здесь прежде всего в уровне боевой подготовки германских сухопутных сил. Ведь в Германии основной упор исторически всегда делался на развитие сухопутной армии, а армия и флот начали воссоздаваться только с 1935 года и не могли в полной мере наверстать отставание от Англии и США. Напротив, западные противники Германии начали создавать массовые сухопутные армии только после начала Второй мировой войны (Америка – вообще с 1942 года), и их дивизии уступали в опыте и боевой подготовке немецким. Зато авиация и флот западных союзников, всегда являвшиеся главным фактором обеспечения их безопасности, превосходили военно-морские и военно-воздушные силы немцев. Что же касается СССР, то его авиация и флот, сильные количественно, по качеству кораблей и самолетов уступали американским и английским, а в определенной степени – и германским. И еще больше был разрыв в уровне подготовки личного состава. Но еще большим этот разрыв был в сухопутных войсках. Русская императорская армия была разрушена в 1917 году, а заменившая ее Красная Армия не имела ни многовековых традиций, ни моральной спайки, ни опытных командиров. Сталин и его генералы предпочитали бросать в бой почти необученную пехоту, чтобы закидать врага трупами, купить победу любой ценой. Потому и соотношение потерь СССР и Германии было таким, каким оно обыкновенно бывает только в колониальных войнах великих европейских держав с местным населением. Возможно, Сталин учитывал то обстоятельство, что высокопрофессиональная армия часто пытается играть политическую роль и может создать угрозу его диктатуре. А с другой стороны, такую армию невозможно заставить выполнять карательные функции по отношению к собственному народу. Поэтому Верховный Главнокомандующий предпочитал иметь вооруженные силы числом поболее, а ценою подешевле. Не в смысле стоимости техники – здесь Сталин не скупился, а в отношении уровня и качества общеобразовательной и профессиональной подготовки личного состава. Поэтому и в конце войны Красная Армия воевала довольно плохо. Так, в апреле 1944 года командир 65-го стрелкового корпуса Западного фронта генерал-майор В. А. Ревякин откровенно признавался: «У нас все еще до сих пор не научились воевать, воюем по шаблону, немец об этом уже знает, делает вывод и организует оборону, как ему надо». А только что назначенный командующим 4-м Украинским фронтом генерал армии А. И. Еременко записал в дневнике 4 апреля 1945 года, всего за месяц до победы: «Нужно спешить, а войска очень слабо подготовлены к наступательным действиям, на 4-м Украинском фронте своевременно не занимались этим решающим успех дела вопросом».