Вот жизнь моя. Фейсбучный роман - Сергей Чупринин

Александр Еременко и Иван Жданов, каждый по-своему, повторили подвиг Артюра Рембо.

Выцвел Илья Стогофф[630].

Сдулся Сергей Минаев.

О Баяне Ширянове и помина нет[631].

Разумеется, ни на ком из живущих нельзя ставить крест. Все еще возможно. Однако какая ротация, какая, сказал бы российский президент, смена элит…

* * *

Давненько это было, но было. Меня, как и нескольких столичных журнальных редакторов, пригласили в Потсдам на традиционные, что на месте уже выяснилось, русско-немецкие писательские встречи. Их участниками стали Татьяна Толстая, Виктор Ерофеев, Лев Рубинштейн, покойный Дмитрий Александрович Пригов, Борис Гройс[632], нагрянувший, кажется, из Вены, еще кто-то – первые (во всяком случае, по немецким понятиям) лица русской литературы, ее la crème de la crème[633].

И среди них московская писательница, чье имя, благодаря нескольким очень популярным детективным романам, тогда гремело не только у нас, но и в Германии. Так что никто и не удивился тому, что фойе здания, где проходили встречи, было увешано постерами с портретом этой писательницы и эффектной фразой: «Принцесса русского крими». Чуть более удивительным было то, что именно ей президент Федеративной Республики, открывавший встречи, первой предоставил слово на пленарном заседании. При этом, правда, он – спичрайтеры, должно быть, напортачили – назвал ее автором исторических романов. Но ничего. Писательница с достоинством поправила президента, сказала, что подлинным королем детективного жанра был Достоевский, уместно процитировала в своей речи, кажется, Ортега-и-Гассета[634], и конференция плавно пошла по накатанным рельсам.

А на последний день, уже после всех докладов, всех круглых столов, запланирована была экскурсионная поездка в Берлин.

И вот забираемся мы, la crème de la сrème, в туристический автобус, зовем, естественно, писательницу, что речь произносила первой. И оказывается, что мы-то поедем вместе, а за нею из Берлина прислали – издатели, наверное, – особый «мерседес». И он так и прошелестел мимо нашего автобуса, обгоняя…

Давненько это было. Кого-то из участников той встречи уже нет в живых. Состав русской делегации пополнили бы теперь другие фигуры. И писательница, о которой я почему-то вспомнил, в последние годы выпускает совсем другие романы, и они уже не так фантастически популярны, как те прежние, криминальные…

Вот я и спрашиваю, а прислали бы ли сейчас за нею специальный «мерседес», чтобы наглядно показать qui est qui или, если хотите, who's who в современной русской литературе?

* * *

К бумагам, что наросли за жизнь, я отношусь небрежно. В этом Пастернак, конечно, виноват: «Не надо заводить архива, над рукописями трястись…» Вот, к изумлению коллекционеров и ужасу историков литературы, мы и не трясемся. Ни над собственными рукописями; Бог уж с ними. Ни над чужими письмами, а среди них у всякого литератора были ведь и замечательные, и от замечательных людей. Ни над документами, всем тем бумажным сором, цена которому сегодня полкопейки, а спустя десятилетия цены, возможно, не будет.

Помню, как однажды известный библиофил (и по совместительству руководитель Федерального агентства по печати) Михаил Сеславинский передавал в дар Гослитмузею полуслучайно купленный им архив Алексея Суркова[635], поэта, о котором если что сейчас и знают, так это то, что он «Землянку» написал. В десятках коробок, что в зал ввезли на тележке, чего только не было! И черновики сурковских стихов, конечно, – но к ним все как-то отнеслись без большого пиетета: что ушло, то ушло. А вот выдержки из протоколов, заботливо сохраненных Алексеем Александровичем, из писем, которые он как один из руководителей Союза писателей получал, допустим, от брошенных писательских жен, или из доносов одного писателя на другого, шли на ура. И правильно – в каждом блокноте, в каждой квитанции, в каждой обветшавшей записке хоть одна «говорящая» деталь да найдется.

Даже если это бумаги не Пушкина, не Бродского, а вполне себе рядового литератора – всё может оказаться дорого историкам. А мы не дорожим. Я, скажем, не без скептической иронии отношусь к тем, кто сохраняет у себя копии писем, отправляемых и друзьям, и по инстанциям. Но вот недавно позвонил поэт NN с просьбой вернуть ему письма, что он отсылал мне лет…надцать назад. Он, мол, за мемуары сел, и письма те ему бы пригодились, если я их, конечно, сохранил.