Голубиная книга анархиста - Олег Ермаков

Наконец Галина поманила меня. И мы оказались в отдельной комнате. Вскоре туда пришел и мсье Пепен Габен с коком. Я достал книгу. Он включил дополнительно настольную лампу и бережно раскрыл ее. Его длинные пальцы с ухоженными ногтями нежно, но и цепко держали книгу. Он пролистнул всю книгу и под конец даже поднес ее к тонкому носу с родинкой у ноздри и понюхал. И наконец изрек что-то. Я взглянул на Галину.

— Мм?

— Это она, — коротко перевела Галина, миловидная женщина лет сорока, полноватая, синеглазая, с крутым лбом и каштановыми волосами. — В чем я и не сомневалась нисколько.

Галина сказала, что положит пока книгу в сейф, если я не возражаю. Она еще и в издательстве предлагала это, но тогда мне не захотелось расставаться с книгой. Хотя это и было рискованно. Да, мне почему-то хотелось еще продлить этот, так сказать, контакт… с одна тысяча семьсот девяностым годом, с заснеженным январем Санкт-Петербурга… А теперь я согласился… Как будто ухнул в прорубь или в пропасть. Все оборвал. Сжег мосты. Да и что? Ну, одним раритетом меньше, одним больше… Книги принадлежат всему человечеству. Толстой, вон, требовал бесплатно распространять книжные премудрости… Хотя здесь речь шла о деньгах. О больших деньгах. Мы вернулись в гостиную. Посиделки продолжались. Я давно хотел раскурить трубку, но почему-то стеснялся. И тут улучил момент и вышел на улицу.

Уже было темно. Над удивительной этой деревней, ее крышами и кронами старых деревьев загорались звезды. Где-то поблизости кто-то тоже курил, какие-то ароматические сигареты. Раскуривая свою трубку, я завернул за угол и столкнулся с той итальянкой, глазастой смуглой хрупкой Витторией. В ее руке тлела сигаретка.

Она поздоровалась, сказала что-то вроде «буона сера». Я ей ответил… Мы посмотрели друг другу в глаза… как-то так, мельком, и я вдруг сообразил, что у нее синие глаза. Хотя и было темно. А в доме мне показалось, что у нее черные глаза. Дальше мы просто кивали друг другу, курили… Накурившись, вернулись. Я сразу взглянул на нее. Да, ее глаза горели средиземноморской синью, как сказал бы мой знакомый литератор.

Через некоторое время ко мне подошла Калерия Степановна и сказала, что если я хочу, то Виттория с удовольствием покажет мне некоторые свои работы. Я сразу согласился. И мы втроем пошли в другой домик, тот, с башенкой. Поднялись по внешней лестнице. Виттория зажгла свет. Там была просторная мастерская с мольбертом, рулонами на столах, красками в коробках, глиняными кувшинами с цветами и картинами на стенах. Это были не только ее работы, но и тех, кто останавливался здесь до нее. Видимо, они оставляли свои картины в качестве платы. Здесь были картины румынского художника, норвежского и чьи-то еще. У Виттории хороши были акварели, нежные, нервные, влажные, словно бы вырванные куски музыки… Грубо сказано. Но, в общем, смысл ясен…

Она родилась и жила в Тиволи, небольшом городке с античными руинами посреди гор, недалеко от Рима.

Виттория была влюблена в Шагала и Кандинского, нравился ей и Сутин. И ей хотелось приехать в Россию, но она побаивалась бандитов, милиционеров, фашистов. Под хмельком и в радужном настроении от удачной операции я тут же пригласил ее в гости. Она лучисто улыбалась, слушая перевод Калерии Степановны. Виттория говорила по-французски… Я уже не сводил с нее глаз. И она это видела, понимала, чувствовала. Что ж, со своей стороны она тоже может ответить приглашением — написать мой портрет. Я согласился. Прямо сейчас? Она засмеялась. Нет, нет, конечно нет. Например, завтра? Здесь? Но… как я сюда доберусь? Калерия Степановна ответила, что можно просто остаться ночевать здесь.

Мы вернулись в дом. Там уже завели музыку, и журналист танцевал с хозяйкой. Дым стоял коромыслом, но без нашего угара. Все были немного подшофе, и только. Хотя Патрисия как раз и перебрала немного. Глаза ее блестели. Щеки пылали. Она потянула меня к себе в сторонку, позвала Калерию Степановну. Ей хотелось узнать побольше о моей службе на востоке. Ведь и она жила на востоке. Но я отшучивался, менял тему, в конце концов был вынужден расспрашивать ее о Ливии или Ливане… Хотя мне это было абсолютно не интересно. Глазами я искал Витторию.

Митрий Алексеевич встал, взял чайник, налил себе в стакан, медленно выпил. Валя во все глаза глядела на него, лаская кролика на коленях. Вася сидел, облокотясь на стол. За окнами стоял туман. Напившись, Митрий Алексеевич прошел к своей койке, застеленной толстым голубым покрывалом, и прилег, заложил руку за голову.

Что же, когда гости стали разъезжаться, но не все, некоторые оставались на ночь, Галина предложила ночевать здесь и мне. Мне отвели крошечную комнатку в доме, а кому-то из гостей — комнату на первом этаже дома с башенкой, где обитала синеокая итальянская птица Виттория. Я предпочел бы с ними поменяться.

Ночью я открывал форточку и курил. И видел на балкончике, куда вела внешняя лестница, темную фигуру Виттории с мерцающим огоньком. В лесу ухали неясыти, много неясытей, удивительно. И мне приснился некий хозяин этих мест, может, того замка, выкупленого, кстати, японцами. Он был в доспехах. Но джентльменски снял их, и мы начали бороться до треска в костях. Не помню уже, чем закончилась схватка.

Утром душ. В саду робкие осенние голоса птиц. Горячий кофе со сливками из кувшина, свежие булочки, сыр.

Виттория пришла позже, видимо, она завтракала у себя. Она позвала меня. Я оглянулся в поисках Калерии Степановны, но выяснилось, что она уехала вчера. Не знаю почему. То ли ей не предложили остаться, то ли по какой-то причине она отказалась. Виттория улыбалась. Она была в голубых джинсах, черном обвислом свитере. На смуглой шее цепочка. Волосы лишь приколоты сзади, волнисто ниспадают…

Мы поднялись в ее просторную комнату. Правда, утро было пасмурное. Но в широкие окна вливался серый свет. Она усадила меня перед окном на стул, сама встала за мольберт.

И я снова думал, что зимы не будет.

Набросав мой портрет, она отложила кисти и развела руками. Я не понял, готово или нет. Хотел забрать, но она энергично закрутила головой, повторяя: «Но, но, но!..»

За обедом Галина объяснила мне, что портрет еще не готов.

После обеда мы отправились с Витторией в лес по грибы. С нами увязалась бывшая жена бывшего посла, но вскоре мы потеряли ее из виду, быстро переглянулись и, засмеявшись, пошли дальше среди толстых пиний, каштанов и дубов. Мы были в оранжевых дождевиках. Накрапывал дождь. Пахло опавшей листвой, мокрой корой, хвоей. Лес был сказочный. И совершенно чистый. Ну, то есть без бутылок, банок, пачек пустых, как это обычно бывает вблизи наших деревень. Мы уходили все дальше, иногда вспугивая птиц. Я увидел снегирей, вьюрка, а когда мы пролезли под проволокой и проникли в замковый лес, то сразу же наткнулись на всамделишного глухаря!.. Да, мы увидели за проволочной оградой несколько боровиков во мху, и, переглянувшись, нарушили частную собственность. И грибы увели нас в глубь замкового леса. Мы вышли на взгорок и увидели прямо внизу среди мокрых лужаек сам замок. Вокруг бегали коричневые доберманы, грациозные, как антилопы. Но и грозные. Мы попятились, повернули и дали стрекача. Виттория была взволнована… Остановившись перед поваленным деревом, мы переводили дух, озираясь и прислушиваясь… Столкнулись плечами. Взглянули друг на друга. Я приблизил лицо к ее лицу. Она смотрела снизу внимательно. Мы поцеловались… И уже не могли остановиться. Опустились на мокрые мхи… Нет, там было слишком сыро и холодно, и мы сразу встали. И поспешно пошли дальше. И вышли к кладбищу. Это было небольшое лесное кладбище с серыми обелисками, черными крестами, засыпанное хвоей, листвой, почему-то похожее на какую-то крепость, хотя никаких оградок там и не было. Виттория что-то проговорила, очерчивая рукой кладбище. Я по-русски спросил, что она хочет сказать. Она повторила, я ничего не понял и просто притянул ее за трепещущие плечи. Мы снова целовались. На ее волосы оседали капли.