Малуша. Пламя северных вод - Елизавета Дворецкая

– Нет, – отрезала Сванхейд. – Ты не поедешь к нему. Твое место – здесь. И если он считает нужным поговорить, пусть приезжает сам. Ему много лет назад следовало это сделать! Ему следовало приезжать сюда хотя бы каждую третью зиму, чтобы люди знали, что эта земля не забыта им! Что наш мир, закон и обычай под защитой его меча! Чтобы здешние боги слышали его голос! Тогда все этих бед не случилось бы! И если он вздумает гневаться, – она взглянула на Велебрана, – прошу, передай ему эти мои слова!

Тот молча поклонился.

Но вот Велебран уехал, обняв всех по очереди на прощанье. Поднявшись на речную вежу, внуки Сванхейд смотрели вслед его лодье, и у каждого было неуютно в груди. Велебран показал себя как истинный друг, встал на их сторону, когда понадобилась помощь. Но он сделал это не столько из дружбы к ним – Велебран не из тех, кто охотно вмешивается в чужие дела, пока не попросили. Он вмешался, чтобы защитить права своего князя и его родную бабку от той родни, что забыла свой долг. На Волховой могиле он служил Святославу – тому, кому целовал меч на верность. Если завтра Святослав прикажет Велебу обратить этот самый меч против вчерашних друзей – ему придется подчиниться. Он – русь, он – часть дружины русского князя, где бы ни находился.

* * *

После отъезда Велебрана в Хольмгарде все стало почти как всегда, только теперь за столом близ Сванхейд сидели трое ее отпрысков – прибавился Улеб. И когда старая госпожа смотрела на него, ее выцветшие глаза увлажнялись слезой надежды: она почти видела, как возле него появляется жена, потом дети, жена и дети Бера, как вновь этот длинный стол будет занят кровными родичами, ее потомками, пусть сама она уже давно будет лежать на поле мертвых в своем резном коробе от повозки… Сама весна своими чистыми лучами внушала веру, что так и будет.

Большую часть псковской рати Улеб отпустил восвояси – людям надо было работать. Пришла пора весенних трудов: пахали, сеяли ярь, лен, овощи. На девичьи гулянья Мальфрид в эту весну не ходила: после родов ей никуда нельзя было показываться, оставалось заниматься детьми. Поначалу она кормила новорожденного, но Сванхейд велела ей перестать, чтобы не лишиться зубов. Помня, как в прошлый раз ей начало не хватать молока уже на третий месяц, она согласилась, чтобы подыскали кормилицу. Колоска уже отняли от груди, Провора перешла в няньки, а с младшим теперь возилась Былинка из Гремятицы. Поначалу Мальфрид тревожилась, не проболтается ли Улеб об отце Колоска, которого теперь часто видел, но тот и виду не подавал, будто что-то об этом знает. Видимо, ему было так тяжело думать о Святославе, что он не хотел держать в мыслях ничего связанного с киевским братом. И без того все было непросто.

Меж собой отпрыски Сванхейд часто толковали о том, что их может ждать впереди. Все словене были готовы провозгласить Улеба своим князем: он был внуком Сванхейд, сыном Ингвара, да и боги показали, что на его стороне. Однако он знал: здесь не только за богами дело и не менее веским окажется слово другого внука Сванхейд – Святослава киевского. Но оставалось только ждать, пока тот узнает их новости и выразит свою волю. Бер убеждал Улеба, что Святослав даст согласие: как он сможет противиться, если Сванхейд, все словене и сами боги на стороне Улеба? Что Святослав потеряет от того, что здешнюю дань ему будет собирать сводный брат? Но убедить того глядеть на дело веселей не удавалось. Мальфрид молчала, однако в душе склонялась к тому, что Улеб прав в своих тайных опасениях. Все то, что она знала о Святославе, не внушало надежд на его доброту и милосердие.

Но вот миновали шесть недель, пришло время давать младенцу имя. Перед этим в Хольмгард приехал Дедич и растолковал ход обряда, чтобы Мальфрид не пугалась и знала, что делать.

– Тебя Князь-Медведь учил, что бывает, когда священное дитя родится?

– Немного… – Мальфрид с бьющимся сердцем отвела глаза. Не могла она сознаться, что только о божьих детях и думала весь тот год! – Он же сам из таких… его мать родила после того, как у прежнего Князя-Медведя в гостях побывала.

– У нас ведают, что когда родится такое дитя, в нем на белый свет сам Волх, пращур наш, выходит, – рассказывал Дедич. – Таким детям на белом свете не жить, им в Навь возвращаться положено.

Это Мальфрид знала. Эти-то знания и побудили ее бежать со своим первенцем как можно дальше от Плескова, но этой тайны ей никак нельзя было выдать.

– И когда возвращают такое дитя назад в Навь, вкушают тела и крови его, тем к мощи его приобщаясь и роду новую жизнь давая. Но ты не бойся, – Дедич взял нахмуренную Мальфрид за руку. – Чадо наше нам останется, давно прошли те веки, когда младенцев ели, ровно ягнят. Только обычай остался. Мы ему имя дадим и тем к белому свету привяжем. Будет он жить-поживать, нам на радость, матери на великую честь. Как он имя получит, ты вновь на белый свет выйдешь. И будешь ты, мать Ящерова чада, среди всех жен словенских первой.

Больше Дедич ничего не говорил, но по его глазам Мальфрид видела, что замыслы его на этом не кончаются. Обсуждать дальнейшее было рано: впереди оставался новый выбор Волховой невесты. Мальфрид пробыла в этом звании почти год, за этот год успела родить Ящерово дитя, но ко дню выбора она перейдет обратно в число дев и снова должна будет встать в круг… Эта мысль казалась ей нелепой: неужели ей, ставшей матерью уже двоих детей, придется вернуться на прежнее место, будто этого года и не было? Даже тело ее изменилось, утратило остатки девичьей худобы, стан приятно округлился, а груди стали как два упругих, налитых сосуда. Дедич смотрел на нее так, будто эти признаки плодовитости сделали ее еще красивее, но в кругу дев ей уже было делать нечего. Однако судьбу ее будет решать господин Ящер, а как знать, чего он захочет?

Боги уже трижды выбирали ее – Перун небесный, владыка леса, господин вод. Эта честь льстила Мальфрид, но начала утомлять. «Будто на свете других девок нет!» – с тайной досадой думала она и сама себе отвечал: где еще есть такая, чтобы была наследницей пяти княжеских родов? Сама Эльга киевская уступала ей родовитостью. Мальфрид не противилась воле богов и выполнила все, что они от нее хотели. Так может, они наконец отпустят ее на стезю обычной человеческой жизни?

Через день, едва рассвело, вся семья из Хольмгарда отправилась в Перынь – Сванхейд, ее внуки, Мальфрид с ребенком, а за ними три лодки с челядью. Еще вчера в Перынь были отосланы припасы, служанки отправились в обчины готовить пир для всех лучших людей поозёрских. Несмотря на ранний час, на причале и на лугу уже ждали люди. Платок на голове Мальфрид был повязан «кукушкой» – так что было почти не видно глаз, как носят вдовы и роженицы, наполовину живущие на том свете. На руках она держала младенца. При виде нее берег огласился радостными криками, и она выпрямилась. Все эти люди, лучшие мужи и старшие жены племени словенского, ждали ее, а больше того – ее чадо, живое божество своей земли. В этот день его впервые можно было увидеть кому-то, кроме близких родичей, и она чувствовала себя истинной матерью солнца, что готова выпустить в белый свет свой драгоценный дар.

Даже жрецы – Дедич и Остронег – явились к причалу, чтобы встретить чадо господина вод. Дедич помог Мальфрид выбраться из лодьи и повел к Волховой могиле. На вершине уже горел огонь перед жертвенником, а возле него ждал Ведогость, сам похожий на идол с его высоким лбом, благодаря обширной лысине среди белых волос, простиравшийся почти до маковки. Сванхейд сопровождала правнучку, мужчины-родичи остались внизу. Впереди шел Остронег, опираясь на посох, позади – Дедич, готовый ее подхватить, если оступится, с ребенком на руках пробираясь по крутой тропке.