Охота полуночника - Ричард Зимлер

— Если только, — предложил Эдвард Петушок, — вы не сделаете своего вскрытия. Тогда поймете, что прав я.

Мы слушали, как Кроу рассказывал нам о происшедшем горячем споре и о решении, к которому они все пришли. Они собрались решить вопрос, разрезав живот Марибелл и заглянув внутрь. Потом они зашьют ее и отправят восвояси.

Может, мы не были достаточно испорченными, чтобы понять все до конца. Потому что выяснилось, что они не могут оставить апельсины внутри Марибелл. Нет, мэм, им необходимо вытащить их, чтобы проверить.

И вместо того, чтобы прооперировать Марибелл, они решили, что гораздо лучше будет «избавить несчастную черномазую от страданий».

Мы узнали, что они сделали, только после того, как они убили Марибелл. Похоже, это был мышьяк, потому что именно это слово Кроу услышал от доктора Лиделла, хотя сам он назвал его «нишьяк», потому что не знал, что это такое.

По словам доктора Лиделла, они разрезали ее еще теплую. По одному хирургу с каждой стороны, оба работали своими ножами. Понимаете, Марибелл должна была быть теплой, чтобы они вытащили эти опухоли в хорошем состоянии. Они сказали мастеру Эдварду, что каждый, кто хоть что-нибудь понимает во врачевании, знает это.

В конце концов они сошлись на том, что опухоли, вытащенные из Марибелл, были хорошо сформированными и от них появилось много маленьких новых опухолей в животе, поэтому они не могли возникнуть пару месяцев назад. Так что мистеру Фиоре пришлось вернуть мастеру Эдварду его пять с половиной сотен. Правда, ему разрешили удержать полтора доллара за то, что он увезет ее искромсанное тело. Его следовало уничтожить в особом месте, потому что оно было нашпиговано мышьяком.

Мастер Эдвард был очень доволен собой и целый день ходил по Ривер-Бенду, сияя улыбкой и похлопывая себя по ладони банкнотами.

Через неделю я спросила его, можно ли взять Лили в город и купить ей очки, и на этот раз он согласился. Но я ехала не только за этим. Не в этот раз. Потому что, когда мы узнали, что Марибелл разрезали еще теплой, у меня было то, что папа называл видением Богомола. В ту самую ночь. И я увидела, что нужно сделать, и почему все должны поехать со мной.

Точно как мама и папа

Я все еще не знала, как я смогу сделать то, что собиралась, и кого можно попросить о помощи. Может, я бы и вовсе ничего не сделала, но на следующий вечер ко мне на веранду пришел посидеть Ткач.

— То, что они сделали с Марибелл, было ужасно плохо, Морри, девочка.

— Очень плохо, Ткач.

И мы оба замолчали, размышляя о справедливости. Мне всегда было хорошо с Ткачом, как будто с дядюшкой. Он похлопал меня по бедру и сказал:

— Знаешь, девочка, если б у меня прямо сейчас в правой руке был пистолет, я б им попользовался. Клянусь небесами, я б хорошо им попользовался.

— Ты бы смог, Ткач.

— Сначала я бы отправил под землю кузена Эдварда. Футов на пятьдесят. Потом я бы пошел в Чарльстон и закатил по пульке в каждого из докторов. Я б им сказал: «А это вам подарочек от Марибелл». Я бы это сделал. Если б твой папа был здесь, он бы подтвердил. Он-то знает, как здорово я умею стрелять. Каждому всего-то и надо, что одну пульку.

— Я тебе верю, Ткач.

Я больше ничего не сказала, потому что он выглядел так, словно у него сильный жар. Должно быть, он решил, что я рассердилась на него за такие жестокие разговоры, потому что встал и сказал:

— Прости, что я вывалил это на тебя, Морри, но мне надо было с кем-то поговорить, а с тобой это всегда очень легко. Эх, если б у меня было то, о чем я говорю!

Я потянула его за рубашку, чтобы он сел, и объяснила, что меня волнует вовсе не то, что он сказал; всем известно, что я бы и сама их всех поубивала, и что это только справедливо. Я добавила, что он выглядит уставшим, и предложила заварить для него особый чай. Тут он начал плакать; казалось, что он сдерживал эти слезы месяцами; хотя, скорее, даже годами. Я никогда не видела, чтобы Ткач плакал. Никто не видел. Я знала, что ему нравилась Марибелл, только не знала, насколько сильно.

— Она была хорошей и мужественной девушкой, — сказала я. — И по-настоящему сильной.

Тут он начал дрожать. Он был очень широкоплечим, но я сумела обнять его за плечи, его огромная сила растворялась в отчаянии.

— Мне очень жаль, — прошептал он, вытирая глаза.

— Не надо. Мы — одна семья. Если тебе хочется плакать, поплачь. Поплачь со мной.

— Нет, будет. — Он еще раз вытер глаза, сжал кулак и отрывисто сказал: — Я это сделаю. На этот раз — сделаю.

— Ткач, прошлой ночью я видела, что будет сильное наводнение. Все в Ривер-Бенде покроется водой.

— Даже Большой Дом? — недоверчиво спросил он.

— Даже он. Слушай, что ты скажешь, если я сумею раздобыть несколько пистолетов? И, может, сабли. Как ты думаешь, сможем мы пробиться в Чарльстон и сесть там на корабль? Какой-нибудь с Севера. Или из Англии. Ты думаешь, что сумеешь научить нас, как заряжать пистолет и целиться?

Ткач посмотрел на меня, покусывая губу и раздумывая. Потом он кивнул. Вот так мы и начали планировать все по-настоящему.

Одно я знала с самого начала: если мы и в самом деле собираемся пробиться в Чарльстон и уйти оттуда в море, нам потребуется помощь старого друга по фамилии Бофорт. По трем причинам: он работал в складах дока и знал корабельные команды и даже капитанов; он был свободнорожденным мулатом и мог ходить везде куда проще, чем негр; и он по-отечески любил меня. Я знала его почти всю свою жизнь, потому что, когда мы с папой выезжали на рынок, мы обязательно выбирали для себя новые растения и всякие лекарственные принадлежности, хранившиеся на складах, которые охранял Бофорт.

Однажды Бофорт преподал мне важный урок. Он качал меня на колене, вдруг тяжело вздохнул и сказал:

— Морри, такая жалость, что ты рабыня, потому что ты очень умненькая малышка, и из тебя могло бы получиться что-нибудь стоящее.

Мне тогда было лет шесть, но то, что он сказал, заставило замереть мое сердце, потому что до этого я и не знала, что я рабыня. Я знала, что мои родители — рабы, но о себе так не думала. Я — Морри, и я рабыня, в точности, как мама и папа.

Я считала, что могу ему доверять, потому что, в отличие от других мулатов в Чарльстоне, он не считал себя почти что белым. Он всегда говорил, что порка, которую он однажды получил от собственного белого папы, научила его, что невозможно быть почти что белым — все равно что негры в Мэриленде говорят, что живут почти что на Севере. Лили услышала это, когда ездила в Балтимор с Большим Хозяином Генри, и мы всегда над этим смеялись.

Так что я поехала с Лили в город, чтобы подобрать ей очки, но в основном, чтобы поговорить с Бофортом. Кучер, Вигги, не должен был никуда ехать, потому что у него был выходной, но он согласился отвезти нас. С нами поехал и Ткач, потому что я сказала мастеру Эдварду, что ему необходимо купить кое-что для кур. Вообще Эдвард ни за что не отпустил бы нас всех вместе, но в последнее время на него нашло какое-то помутнение, после того, как он вернул свои деньги за Марибелл и так ловко одурачил папу.