Всё зелёное - Ида Мартин

— Привет, — к нам подошла Кристина. — Ничего, что я приехала?

— Я рада, — честно ответила я. — А про остальное нужно Герасимова спрашивать.

— Когда Якушин рассказал, что сюда едет, мне очень захотелось на это место посмотреть. Сколько раз представляла, каково тут вам было.

Её голос тонул в чересчур громкой и эмоциональной болтовне Соломина.

— Ты такой молодец, — повернувшись к нему, с чувством сказала Кристина. — Так здорово придумал с этим припадком.

— Правда? — тот оторопело замер.

— Конечно! Ты нас всех спас. Если бы нас отвезли в участок, то тех, кому нет восемнадцати, могли бы принудительно вернуть домой.

— Слышишь, Никит, — Соломин сорвался с места и полетел к вытаскивающим сумки Никите и Якушину. — Я, оказывается, молодец! Я всех спас!

— Странно, да? — Амелин, наконец, отвлёкся от Маркова. — Вроде бы жара, а вдохнешь поглубже и чувствуешь приближающийся осенний холод. От леса тоже тянет холодом. Ты заметила?

— Нет. Я заметила только то, что теперь здесь проходной двор.

— И птиц не заметила?

— Каких ещё птиц?

Он поднял голову.

По небу тянулись нескончаемые клинья стай. Всё бледно-голубое небо было заполнено чёрно-серыми движущимися точками.

— Что это? — поразилась я.

— Чайки. Улетают на юг.

— Их так много. Невероятно.

— Я бы хотел с ними.

— В самое счастливое место? — рассмеялась я.

— Ну, ты что? — он осуждающе глянул на меня и снова запрокинул голову. — Думаешь, я маленький? Я же понимаю, что не существует никакого счастливого места. Они летят в волшебную страну, где есть молодость без старости и жизнь без смерти.

Я взяла его за руку. Она была тёплой и очень приятной.

— Знаешь, Амелин, в чём твоя проблема? Ты отчего-то думаешь, что где-то есть место, где тебе будет лучше, чем там, где ты есть. Но дело вовсе не в месте, а в тебе самом. Только из своей головы никуда не сбежишь. Даже если рванешь с птицами.

— Это не в голове, — он смотрел на них не отрываясь. — Это и не мысли вовсе. Это просто такое чувство. Может быть даже душа? Если она, конечно, существует. Взять и отпустить её вместе с птицами. Пусть себе летит. Она там, а ты здесь. И больше ничего не болит, и никуда не тянет.

— Ну, нет. Без души, Амелин, ты мне не нужен. Так что придется ещё помучиться.

— Я, конечно, хотел бы, чтобы она улетела с птицами, но раз тебе она так нужна, можешь оставить у себя. Положишь её в банку и запрячешь в шкаф.

Я схватила его за подбородок, заставив посмотреть в глаза.

— Всё остальное мне тоже пригодится.

— Даже лягушачья кожа?

— Даже кожа.

— Тогда можно я отведу тебя в одно место? Только ты, пожалуйста, не отказывайся.

— Ну хорошо, — я заинтересовалась. — В мансарде мы уже побывали, что теперь?

Тоня

Амелин спустился в подвал первым и включил свет.

В одной комнате находились предназначенные для хранения вина стеллажи, где на нескольких полках всё ещё лежали ровненькие ряды бутылок, в другой - стоял большой бильярдный стол.

Но за ними, в глубине подвала начинались совсем старые, не отремонтированные помещения и многочисленные коридоры.

Я вошла, огляделась и, как по мановению волшебной палочки, на меня вдруг нахлынули воспоминания: болезненные, безумные и в то же время, чего я совсем не ожидала, нежные и щемящие.

— Ну, как? — Амелин с любопытством ждал моей реакции. — Что-нибудь чувствуешь?

— Да много чего, — призналась я, прижимая к себе неизвестно чьи куртки из гардеробной. — Будто в машину времени попала.

— Это хорошо, — он забежал в соседнюю комнату и позвал. — Теперь иди сюда.

Прихрамывая, я прошла за ним в комнату с бильярдным столом.

Он уже забрался на него и сидел, болтая ногами.

— Залезай, — протянул руку.

Сбросив куртки на стол, я забралась и села рядом.

— Не могу поверить, что с тех пор прошло столько времени и столько всего случилось.

— И столько всего изменилось, — он накинул мне куртку на плечи. — Ты знаешь, что ты очень изменилась?

— Якушин тоже так сказал.

— Ты изменилась.

— В какую сторону?

— Просто изменилась. Без всяких сторон.

Опрокинувшись на спину, он вытянулся вдоль стола.

— Жалко нет подушек, но можешь воспользоваться мной.

Я легла к нему под бок, на плечо.

— Ну всё, теперь я готов, — торжественно сообщил Амелин, закончив тщательно укрывать меня.

— К чему?

— Ну, как? Ты же хотела поговорить «как в подвале», — таинственный шепот и полуулыбка.

Иногда он умилял, как ребёнок.

— Хотела.

— Теперь мы в подвале. Говори. Нет, подожди.

Быстро соскочив со стола, умчался в соседнее помещение, и свет погас.

Всё вокруг в одно мгновение ухнуло во мрак. Сердце настороженно замерло, но потом очнулось и, удар за ударом, забилось снова. Стало ужасающе темно, но страха не было.

Амелин вернулся. Влез на стол, снова уложил меня к себе на плечо и снова хорошенько укутал.

— Теперь точно всё готово. Что ты хотела сказать?

— Тогда я была настроена, а теперь отвлеклась. Почему ты меня иногда смешишь, даже когда на самом деле не смешишь?

— Как это я тебя смешу?

— Укладываешься так, словно мы на три дня сюда пришли.

— А вдруг я опять запер дверь? И ключ случайно потеряем? — его голос сделался таким, каким он обычно рассказывал свои небылицы, а пальцы, мерно поглаживая, заскользили по моей руке. — Просто представь, что там снаружи валит снег, дверь заперта, и мы лежим тут без шансов на спасение. Жалкие, одинокие и запутавшиеся. Чёрной зимней ночью мы одни в этом чёрном подвале, а снаружи воют волки и светит бездушная, ледяная луна. Но лёжа вот так, на зелёном сукне этого стола, я отчего-то чувствую себя до одури счастливым, а ты чувствуешь себя заблудившейся и несчастной. И каждая клеточка меня, моей души и тела тянется к тебе, чтобы согреть и успокоить, а ты спрашиваешь будем ли мы умирать мучительно или просто уснём… Знал бы я тогда, как всё обстоит, тебе бы не пришлось бояться и мёрзнуть.

Просто представь, что сейчас это тогда, что бы ты ответила, если бы я спросил можно ли тебя поцеловать? Нет. Лучше, скажи, чтобы ты подумала, если бы я сразу поцеловал тебя, не спрашивая?