Княгиня Ольга. Две зари - Елизавета Дворецкая

– Володислав… хотел, чтобы за Етона она вышла, – отвечал Коловей, свесив голову и глядя на свои сцепленные руки. – Чтобы тебе с ним родичами быть и с Киевом вместе бороться.

– А меня он спросить не хотел? – Гнев даже поуменьшил в душе Олега скорбь по зятю. – Мою дочь умыкать, без моего ведома какому-то мужу отдавать? Етону? Чтобы с Киевом меня насмерть рассорить? Какое его право? Так он мне за доброту отплатил? Я его приютил, за родича держал. А он, как волк… А что, если бы она погибла? Да и что мне за зять Етон этот – не то живой, не то мертвец, леший поймет, откуда вылез!

Коловей не отвечал. Олег был прав в своем возмущении, но и Володислав не мог себе позволить разборчивости в средствах.

– Просит Етон тебя приехать, на тот свет родича проводить, – добавил он, подняв глаза.

– Етон меня просит! Если свататься думает – так пусть и не мечтает. Нет у меня для него невест! Горяна больше замуж не желает, а Малушу я выдавать не вправе. И слова своего не нарушу!

– Воевода Лют тоже просит. Сказал, чтобы еще один видок надежный был, что это Володислав деревский, а не другой какой…

– Лют еще там? В Веленеже?

– Там, – Коловей кивнул. – Сказал, раненые у него, их лечить надо, все равно ему скоро в путь не тронуться. Так он заодно тебя дождется, чтобы вам вместе Володислава похоронить. Чтобы уж верно было…

– Дедушка, поедем! – взмолилась Малуша с мокрым от слез лицом. – Я его живым почти не видала, так хоть мертвым погляжу! Хоть прощусь… коли не судьба нам увидеться была… не знать мне покоя всю жизнь, если я отца родного и в гробу не увижу!

– И ты хочешь? – Олег Предславич с сомнением посмотрел на нее. – В такую даль… и время еще неудачное какое – ни колеса, ни полоза дорога не держит. А это ж нам на Искоростень держать, оттуда на Моравскую дорогу пробираться…

Сам он уже решил ехать – несчастье дало ему возможность все же повидать Горяну перед ее отъездом. Везти с собой Малушу ему не очень хотелось, но и оставить ее одну во Вручем, откуда ему для такой дальней поездки пришлось бы забрать почти всю дружину, он не решался.

Тем вечером Малуша легла спать в слезах, уже готовая в дорогу. Судьба отняла у нее сначала Святослава, потом и отца. Сейчас она с новой ясностью осознала, как много сил выпил из нее тот, первый удар и как мало их осталось на то, чтобы перенести второй. Впереди не было ни одного светлого пятна, вся жизнь казалась грязной дорогой, ведущей к могильной яме. Видно, проклят род князей деревских, нет ему возрождения!

* * *

Сидя в Веленеже, Лют Свенельдич то бранился, то смеялся, то опять бранился. Таких мрачных и притом нелепых событий ему не доводилось видеть за все двадцать восемь лет жизни. Сперва выяснилось, что покойный Володислав – христианин. Хоть тот и принял волчью смерть, зарыть мужа княжеского рода, как пса, было все же некрасиво, и Лют приказал веленежским бабкам обмыть и одеть тело – тут и обнаружилось, что у мертвеца на шее крест. Узнав об этом, Адальберт сказал, что погребение должно быть христианским. Лют не возражал: с христианской могилой возни намного меньше, чем с княжеским погребением по обычаю дедову. Требовалось лишь дощатый гроб сколотить да простую яму вырыть.

Потом в Веленеж явился Етон плеснецкий – удостовериться, что убитый и правда Володислав. Лют удивился его приезду, но не нашел причин не впустить. Етон же немедленно стал просить, чтобы послали за Олегом Предславичем – тот ведь Володиславу тесть, хоть и бывший, дед его детей, единственный на всем свете живой родич! Лют сперва отверг эту мысль как нелепую – в такую даль, да осенью посылать, до Вручего конных переходов шесть-семь, это седьмицы две-три тянуть с похоронами! Но Етон заверил, что ради уважения к тому и другому даст своих людей и лошадей. В то же время было бы полезно иметь столь знатного, уважаемого и надежного свидетеля, что убитый на дороге кривой лиходей и есть Володислав деревский. Олег Предславич очень хорошо его знал, если будет его слово, то сомнений не останется ни у кого. И Лют согласился, тем более что раны Адальберта и Горяны все равно вынуждали к длительной остановке. Тело плотно обложили свежими хвойными ветками, завернули в просмоленную бычью шкуру и опустили в глубокую яму – земля уже была очень холодна, и эти меры должны были задержать разложение до приезда Олега Предславича.

Оружники не грустили, что на пути вышла задержка – в пору слякотной осени куда приятнее сидеть в городце под крышей у печи, чем месить грязь на дороге. Уже начались павечерницы, свежих людей, молодых веселых отроков, охотно звали в беседы и в самом Веленеже, и в окрестностях. Часто ездили на лов, жита и овоща в эту пору было довольно. Боярин Перемил, радуясь случаю укрепить связи с могучей киевской родней, что ни день приказывал варить пиво и печь пироги – с грибами, с капустой и яйцами, с моченой ягодой, с дичью и рыбой.

А в холодной яме под наскоро сделанным навесом, чтобы не заливало дождями, лежало мертвое тело последнего князя деревского и ждало упокоения…

– Повезло стервецу, – сказал Лют Олегу Предславичу, когда тот, дней через шестнадцать, наконец прибыл. – Сам бискуп его погребать станет.

Адальберт к этому времени достаточно оправился от раны, чтобы выходить из дому и даже выполнять свои священные обязанности. Лют успел рассказать ему, кто был убитый, но Адальберт, помня о разбойниках – смертных спутниках Христа, готов был провести обряд христианского погребения, как для всякого ближнего. Вот так и вышло, что единственным, кому принесло пользу учреждение Русской епархии и приезд на Русь епископа, оказался бывший деревский князь, погибший смертью лиходея.

О Володиславе поначалу не думали даже родичи. Олегу Предславичу бог все же позволил повидаться с младшей дочерью, но в какой горький день – когда привез внучку проститься с телом отца. Одна из дорогих ему женщин осиротела, другая оставила мужа и пустилась в дорогу, уводящую вовсе с белого света, да еще и была ранена. И хотя Горяна горячо уверяла, что только в том и видит счастье, чтобы жить для бога среди христианских сестер, за стенами, что надежно оградят ее от всего мирского зла – отец в душе не мог не оплакивать ее, будто умирающую. Два дня Олег Предславич вместе с Малушей не отходил от Горяны, пока они не переговорили и не переплакали втроем все свои семейные беды.

Лют, как ни хорошо ему здесь жилось, не жаждал сидеть у своего тестя до самого Карачуна. На третий день он прямо с утра повел Олега Предславича смотреть на тело. Малуша увязалась за ними. Дед хотел ее отговорить, но она настаивала – ведь это был последний для нее случай, причем один из немногих, увидеть своего отца перед разлукой навек.

С утра опять шел дождь. Накинув толстые вотолы, вышли на окраину Веленежа, где у самого тына для Володислава устроили временную могилу. Во влажном воздухе острее ощущался пряный запах палой листвы, схваченной изморозью.

– Уж убрать бы его поскорее, – вздохнул Перемил. – У меня все бабы и чада с ума посходили, всякий вечер им мертвец мерещится, будто бродит по двору, в темных углах стережет. Я уж им толкую: он и связан, и маком обсыпан, и железом обложен, и заговорен! Да им лишь бы болтать. Бабы, чего взять?