По колено в крови. Откровения эсэсовца - Гюнтер Фляйшман

На следующий день примерно в то же время на наши позиции в районе шоссе Сен-Ло-Перье снова обрушился шквал артогня союзных войск, а потом снова все вокруг стала заволакивать уже знакомая нам непроницаемая красная пелена. И снова ветер примерно на километр отнес дымовую завесу к позициям англо-американцев.

Опять в небе загудели моторы вражеских бомбардировщиков, которые снова принялись бомбить своих. Разумеется, досталось и нам, но американцам куда сильнее. Поэтому кое-кто из наших ликовал.

Я к их числу не относился, хотя не без злорадства воспринял фатальные ошибки противника. По прошествии четырех лет войны последствия досадной оплошности союзников вызывали во мне даже изрядную долю грусти. Я на своем веку повидал немало примеров, когда наше командование допускало вопиющий идиотизм. Видимо, теперь дошла очередь и до американцев расплачиваться за идиотизм своего командования.

По окончании бомбардировки союзники все же решились атаковать. Однако фактор внезапности был утрачен, но у американцев просто не было иного выхода, как атаковать нас. Но, хотя мы и успели окопаться, у нас не было возможности вызвать на подмогу танки. Американцы, остервенело атакуя, сумели во многих местах прорвать нашу оборону. Поступил приказ отойти, но мы не расценивали наш отход как отступление, хотя, по сути, именно так и было. Но наши командиры из кожи вон лезли, чтобы убедить нас, что, дескать, это никакое не отступление, а временный отход для соединения с другими частями для формирования мощной обороны. И мы верили в это на протяжении всего сентября, когда вели оборонительные бои, в том числе и в кольце окружения. И хотя потери нашего полка оставались относительно низкими, нам не раз приходилось отступать, невзирая на все наши усилия и попытки оказать отпор врагу, и уж, конечно, ни о каком создании мощной линии обороны и говорить не приходилось.

6 августа мы получили приказ овладеть деревушкой под названием Мортен с целью попытки вклинения на стыке между 1-й и 3-й американскими армиями. Нашей главной целью было установление контроля над дорогами вокруг Мортена, что позволило бы нашим силам поддержать наступление на расположенный на побережье город Авранш.

Высота 314, находящаяся восточнее города, была под контролем сил американцев, включавших подразделения противотанковой роты и противотанковый батальон. Благодаря исключительно выгодной позиции союзники полностью контролировали дороги вокруг Мортена, так что любые попытки пробраться к лежащему севернее Мортена Л'Аббе Бланш начисто исключались.

Мы выступили после полуночи, и мой взвод был передан в состав к передовым частям 2-й танковой дивизии. Мы действовали при поддержке частей 1-й танковой дивизии СС, 116-й танковой дивизии вермахта и 17-й мотопехотной дивизии.

Не успели наши танки набрать скорость и рассредоточиться, как по нам открыли пулеметный и автоматный огонь. Наши танки дали несколько выстрелов по домам, где во множестве засели американцы, ответили и мы, стреляя почти наугад, по вспышкам выстрелов. 17-я мотопехотная дивизия и 116-я танковая нанесли фланговый удар по Мортену с севера, мы же стали обходить деревню с запада. К 3 часам мы были уже там и могли воспользоваться кое-какими преимуществами, хотя продвижение вперед в значительной степени затруднялось хорошо оборудованными пулеметными гнездами, позициями расчетов базук и артиллерии малого калибра. Но к 4.30 мы сумели пробить оборону врага, а к рассвету полностью овладеть Мортеном.

Однако эта маленькая победа нисколько не облегчила задачу по овладению высотой 314. Иными словами, мы по-прежнему не обрели контроль над подъездными путями вокруг Мортена, а находившиеся на ней вражеские корректировщики обеспечивали прицельный артогонь, не позволявший нашим силам подкрепления войти в Мортен, а нам выйти оттуда.

До самого полудня 7 августа мы не получали ни новых приказов, ни вообще сведений о наших силах на данном участке. Неужели нас отрезали от своих? Неужели союзники просто заманили нас в эту деревню, как мы заманили их в Сен-Ло? Мы очутились в плотном кольце окружения, но за его пределами сражались наши товарищи. Все это вызывало самые горячие споры в нашем взводе.

— Мы ведь заняли Мортен, — резонно заключил Крендл, — но, черт возьми, что нам теперь с ним делать?

— Американцы вывели отсюда всех до одного жителей, а потом заманили нас в ловушку, — утверждал Зайлер.

— Я готов сражаться до последнего патрона и отдать жизнь, — высокопарно произнес Бом.

Именно тогда я осознал смысл последней фразы герра генерала, услышанной от него тогда, в Кале. Да, в один прекрасный день эта война для нас кончится. Для одних раньше, для других позже. Для многих она уже закончилась. Для тех, кто в могилах, усеявших всю Европу и Россию.

Готов ли я сражаться до последнего патрона и отдать жизнь ради защиты национал-социализма? Нет, не готов.

Герр генерал писал мне, что на земле героев нет, посоветовав мне предпринять все, чтобы выжить в этой войне. Я понял заключавшийся в этих строках смысл: в Германии, в ее политическом устройстве не осталось ничего, ради чего можно было бы отдать жизнь. Мне кажется, что он, пожалуй, намекал и на плен, если у меня не будет иного выхода. Разве может считаться почетной гибель ради бессмысленной идеологии? Я согласен, было бы почетно погибнуть патриотом, любящим Германию, преданным боевым товарищам из взвода. Я не пытался дать некое рационалистическое объяснение, утверждая, что, дескать, это оправдало бы любой риск, даже излишний. Я тогда сказал себе, да, я готов выполнить любой приказ, но впредь я буду действовать осмотрительнее, помня о бойцах взвода и о себе. И если мне выпадет оказаться лицом к лицу со смертью, что же, я приму ее как подобает солдату, помнящему о своем долге. Я понимал, что, вступая в СС, я становился частью их, что гибель моя — отнюдь не абстракция. Я с самого начала понимал, что в армии мне прикажут совершать действия, сопряженные с риском для жизни. Дело было не в трусости, мне приходилось побывать в переделках, и трусость вполне можно было списать со счетов. Естественно, страх был и оставался, он предшествовал любой акции, но каждый раз, едва начинали стрекотать пулеметы и грохотать разрывы снарядов, я настолько был поглощен тем, как спасти жизнь, что поневоле забывал о страхе. Чудно ведь, если задуматься над тем, как разум наш способен вытеснять одно, чтобы выдвинуть на первый план другое.

Дезертирство как вариант никогда не стояло на повестке дня. В особенности если задуматься над последствиями такого шага для моих родных и близких. Не стану лукавить — мысли о нем приходили мне в голову. И не раз. Мне кажется, что нет такого солдата, кто не прикидывал бы возможность дезертировать, в особенности если ему ежедневно и ежечасно приходится рисковать жизнью. Жить-то каждому хочется. В могилу, как известно, не торопятся. Удивительные мысли приходят иногда голову в минуты опасности. Приходили они и мне, но всерьез я никогда не взвешивал возможность сдаться в плен врагу. И не только потому, что не видел в этом логики, но еще и потому, что меня волновала судьба моих родных. И опять — я ведь изначально отдавал себе отчет в том, что меня ожидает в армии и на войне. Именно это и определяло мое стремление придерживаться определенных моральных обязательств.