Семь клинков во мраке - Сэм Сайкс

Темнота.

Свет.

Я рухнула без сил подле короны. Подняла взгляд, всмотрелась в медные шипы. И они мне усмехнулись.

Темнота.

Темнота.

Темнота.

Однажды я разделалась с особенно трудным убийством. Получила денежки и той же ночью отправилась отмечать победу с очень крепким мужиком и еще более крепким вискарем. И тут вдруг выяснилось, что убитый – военачальник с юга Плевел – на самом деле не умер и явился мне отомстить. И вдобавок очень крепкий мужик – это его родной брат. А во мне уже плещется две бутылки дешевого пойла.

В общем, обменялись мы словами и пулями, и на следующий день я очнулась одна, в окружении трупов, с двумя кровоточащими дырками, которых, когда я вырубилась, во мне еще не было, и жутким похмельем, которое, судя по ощущениям, пыталось прорубить себе топором путь наружу из моей черепушки.

Так вот, сейчас дело было еще хуже.

Я распахнула глаза и заорала. Вернее, попыталась. Изо рта вырвалось задушенное бульканье. Ни дыхания, ни голоса, только шевеление внутри. В животе, как будто там обосновалось существо, отрастившее когти и зубы и теперь выбирающееся на волю. Кровь отхлынула от конечностей, замерзших и онемелых.

Не знаю, как я нашла силы перевернуться на живот, а потом встать на четвереньки. Градом хлынули слезы, густые и вязкие. Меня крутило сухим позывом; тело изо всех сил пыталось что-то исторгнуть. Пальцы впивались в ковер так яростно, что пошла кровь. Что-то выскользнуло из желудка и потекло вверх к горлу, упрямо цепляясь, извиваясь, стремясь выбраться.

Я еще никогда не была так рада проблеваться.

Оно – ну, я понятия не имела, как еще назвать бесформенное густое месиво – вывалилось из меня комком; его фиолетовый цвет превратился в уродливое красновато-желтое мерцание. Оно злобно зашипело и попыталось уползти, оставляя на ковре след из крови и желчи. А затем, дернувшись, замерло и растеклось вонючей лужицей.

Я повалилась рядом, лихорадочно хватая воздух ртом и пытаясь загнать его в легкие.

Мертварево – это не алхимия. Это живое существо, чистая суть мага. Исцеляет она неприятно. Глотать его – мерзко. А потом, в конце концов, ему придется выбраться наружу. И это гораздо отвратительнее.

Однако именно оно, насколько я понимала, и помогло мне остаться в живых.

Фешу приправили алхимией. Из-за нее у меня размяк мозг, а слова потекли изо рта как слюни. Скорее всего, она должна была продержать меня без сознания гораздо дольше – возможно, вечно. Однако мертварево впитало его и сожрало, а теперь лежало на ковре в луже моей крови.

Ух, я везучая, а?

Алотен ведь про мертварево не знал.

Алотен.

Вспоминать о случившемся было больно. Потому что о нем, о тех словах, что притворялись искренними, о том лице, что притворялось неравнодушным, я не могла думать без ярости, которая ударяла в голову и заставляла ее ныть. Но не могла не думать.

Он меня предал. Он вытянул мысли из моей головы, сорвал слова с губ. И теперь он найдет Рикку, а за ним – Враки.

И Враки умрет как известный преступник, человек, что почти сверг Империум, он сгниет в тюрьме, пока газеты и книги будут прославлять его жизнь. И нигде не напишут ни строчки о жизнях, которые он украл, о крови, которую он пролил.

Единственная справедливость для него – погибнуть от моей руки, одиноким, забытым, истекающим кровью на песке. А для этого мне нужно добраться до Рикку раньше Алотена.

И я дала волю гневу, заклокотавшему во мне, заставившему вскочить на ноги. Я оперлась о стену, делая короткие сердитые вдохи. Я все еще чувствовала во рту вкус мертварева, мне казалось, что оно все еще извивается у меня в животе. Но плевать я на это хотела. Как и на ноющую голову, и мучительную боль в руках и ногах, и бесконечность, которая понадобилась мне, чтобы добраться до двери.

Какофония пылал у моего бедра, упрекая, что я повелась на такую уловку. Алотен, разумеется, оставил его при мне. Он знал об этом оружии достаточно и побоялся к нему прикоснуться.

Есть поговорка о гордости и о том, как она делает человека кретином. Но я не смогла ее вспомнить.

Я толкнула дверь, и та оказалась заперта. Может, чтобы удержать меня внутри. Может, чтобы не впустить кого-то снаружи. Мне было плевать. Я достала Какофонию, прицелилась.

В обычных обстоятельствах тратить патрон, чтобы открыть дверь, – это расточительство.

Однако я хотела выразить Алотену признательность за этот его маленький фокус.

И решила, что вынесу ему только дверь.

Ты, наверное, подумала бы, что я разозлилась.

Честно говоря, я понимала, почему Алотен так поступил. Он хранил верность Империуму. Враки был самой страшной угрозой его Империуму, его Императору и его собственному жизненному укладу. Алотен рискнул бы чем угодно, не только нашими хрупкими отношениями, чтобы остановить Враки. Он тоже понимал, почему я ничего не сказала ему с самого начала. Он понимал, что Враки для меня значил, хоть и не знал почему.

Так что я не злилась.

Я была, блядь, в бешенстве.

И это бешенство держало меня на ногах, пока я неслась по Последнесвету, обкладывая руганью людей, чтобы убрались с дороги, и отшвыривая тех, у кого туго со слухом. Прочь из лавки, прочь с Жучьей площади и дальше по сраным улицам, я мчалась вперед, пытаясь понять на ходу, куда я, собственно, направляюсь.

Феша не помогала.

К полуночи улицы заметно опустели, однако этот город никогда не спал. Тишину нарушали торговцы с ночной сменой товаров, толпы ликующих пьяниц и отряды солдат. И если б только я могла сказать, сколько их.

Остатки наркотика до сих пор туманили мне разум, и понять, что происходит, было сложно. Передо мной компания из трех человек или семи? Это меня революционеры проводили хмурыми взглядами или кто-то другой? Это я сейчас свое имя расслышала или…

Ну, ты понимаешь, к чему все, блядь, шло.

В общем, проблеска светлой мысли мне хватило только на мрачное осознание, что я на десяток миль отстаю в гонке, начало которой проспала.

Рикку Стук был для меня единственным способом добраться до Враки, и находился он где-то в городе, который Алотен знал куда лучше, чем я. Добавь сюда еще, что он мог быть абсолютно любым существом на этих улицах – вон той женщиной, смеющейся за бокалом вина, вон тем мужиком, блюющим в переулке, да хоть вон той собакой, упомянутую блевотину жрущей. Алотен выберет подходящую личину, найдет свою жертву и приблизится так, что Рикку даже не догадается, что за ним следили. Алотен знал Последнесвет, знал, как разыскивать людей и как незаметно подобраться к ним.

А я знала Рикку.

Алотен знал Риккулорана, нервного и задумчивого мастера дверей, который обычно шарахался от женщин и прятался в библиотеках Катамы. Алотен не знал Рикку Стука, скитальца, который открывал двери убийцам и, усевшись поудобнее, со страстной усмешкой наблюдал, как другие проливают кровь, которую он сам трусил пускать.