Жестокие слова - Луиз Пенни

— Рядом с убитым был найден кусок дерева. А на нем вырезано слово «Воо». Сделал это не Якоб. Мы думаем, это дело рук убийцы.

— Вы думаете, что Хэвок… — Рор не смог закончить предложения.

— У меня есть ордер на обыск, и бригада криминалистов уже в пути.

— И что вы ищете? — спросила Ханна, побледнев. — Инструмент для резьбы по дереву? Мы и так можем отдать вам его.

— Дело не только в этом, мадам. Из хижины Якоба пропали две вещи. Орудие убийства и маленький полотняный мешок. Их мы тоже ищем.

— Мы ничего такого не видели, — сказала Ханна. — Хэвок, принеси свои инструменты.

Хэвок повел Бовуара в сарай, а Гамаш остался ждать криминалистов, которые появились несколько минут спустя. Бовуар вернулся с инструментом и еще кое-чем.

Куски дерева. Красный кедр. С резьбой.

Было решено, что Бовуар останется руководить обыском, а Гамаш вернется в оперативный штаб. Перед тем как Гамаш уехал, они поговорили в машине.

— Ну и кто из них, как вы думаете? — спросил Бовуар, передавая Гамашу ключи. — Хэвок мог пойти следом за Оливье и найти хижину. Но это мог быть и Рор. Он мог обнаружить хижину, когда расчищал тропинки. Конечно, это могла сделать и мать. Для этого убийства не требовалось так уж много силы. Злости — да, адреналина, но не силы. Предположим, Якоб украл вещи у семьи Парра в Чехословакии. Потом он появился здесь, и они его узнали. А он узнал их. И спрятался в лесу.

— А может быть, Якоб и Парра действовали заодно, — сказал Гамаш. — Может быть, они втроем убедили друзей и соседей в Чехословакии отдать им свои семейные реликвии, а потом исчезли.

— И Якоб, оказавшись здесь, улизнул от своих партнеров — спрятался в лесу. Но Рор нашел его, обновляя старые ездовые тропинки.

Криминалисты начали свою работу. Вскоре они будут знать о Парра практически всё.

Гамашу нужно было собраться с мыслями. Он протянул ключи от машины Бовуару:

— Я прогуляюсь.

— Вы шутите? — спросил Бовуар, для которого ходьба была наказанием. — Это же за день не дойти.

— Мне это пойдет на пользу — проветрю мозги. Встретимся в Трех Соснах.

Махнув Бовуару на прощание рукой, он двинулся по грунтовой дороге в деревню. В ароматном осеннем воздухе жужжали несколько ос, но Гамаш их явно не интересовал. Они были жирные и ленивые, чуть ли не пьяные от яблочного, грушевого и виноградного нектара.

Казалось, еще вот-вот — и мир начнет разлагаться.

Гамаш шел все дальше, и знакомые запахи и звуки сошли на нет, а к нему присоединились хранитель Джон, умеющая летать Лавина, маленький мальчик по другую сторону прохода на рейсе «Эйр Кэнада». Мальчик, который тоже летал и рассказывал истории.

Мотивом этого убийства на первый взгляд были сокровища. Но Гамаш знал, что это не так. Этот мотив был лишь внешним, кажущимся. А настоящий мотив был невидим. Как всегда и происходит при убийстве.

Мотив этого убийства — страх. И ложь, как производное этого страха. Но если смотреть еще глубже, то мотив этого убийства — истории. Истории, рассказываемые людьми миру и самим себе. Мифология и тотемы, эта тонкая граница между притчей и фактом. И людьми, которые падают в пропасть. Мотивом этого убийства были истории, рассказанные скульптурами Якоба. О Хаосе и Ярости, о Горе́ Отчаяния и Гнева. И о чем-то еще. О чем-то таком, что приводило в ужас даже Гору.

А в самой сердцевине всего этого, как знал теперь Гамаш, находились жестокие слова.

Криминалисты уже дважды обыскали весь дом, но пошли по третьему разу. Смотрели под половицами, под карнизами, за картинами. Они искали, искали и искали.

И наконец нашли.

Нашли за кирпичами громадного камина. За тем, что казалось негаснущим огнем. Огонь пришлось погасить и удалить из камина чадящее полено. И тогда криминалисты полиции нашли сначала один, потом два, а потом и четыре незакрепленных кирпича. Когда их вытащили, за ними обнаружился маленький тайник.

Инспектор Бовуар осторожно засунул туда руку в перчатке, измазав сажей рукав и плечо.

— Что-то есть, — сказал он.

На него были устремлены все глаза. Все смотрели, как он медленно извлекает руку из тайника. Он поставил на стол перед старшим инспектором серебряный канделябр. Семисвечник. Даже Бовуар, который абсолютно не разбирался в серебре, понял, что перед ними нечто выдающееся. Простое, изящное и старинное.

Этот семисвечник пережил осады, погромы, убийства, холокост. Люди хранили его, прятали, стерегли, молились перед ним. Но вот однажды ночью в квебекском лесу кто-то уничтожил его.

Этим семисвечником убили человека.

— Парафин? — Инспектор Бовуар показал на кусочки полупрозрачного материала, прилипшего к серебру. И смешанного с сухой кровью. — Он сам делал для себя свечи. Вот почему в его хижине был парафин: не для консервов, а для изготовления свечей.

Гамаш кивнул.

Бовуар вернулся к камину и засунул руку в темную дыру. Они увидели, как его лицо немного изменилось от удивления — его рука нащупала что-то еще.

Рядом с семисвечником он положил небольшой полотняный мешочек. Все молчали. Наконец старший инспектор Гамаш задал вопрос человеку, который сидел напротив него:

— Вы заглядывали внутрь?

— Нет.

— Почему?

Последовала еще одна пауза, но Гамаш не стал его торопить. Теперь никакой спешки не было.

— У меня не хватило времени. Я взял это в хижине Отшельника вместе с канделябром, думая, что рассмотрю утром. Но тут обнаружили тело, и поднялась вся эта шумиха.

— Вы поэтому затопили камины до прибытия полиции, Оливье?

Оливье повесил голову. Все было кончено. Наконец-то.

— Откуда вы узнали, где искать? — спросил он.

— Я не знал. Поначалу не знал. Но пока сидел здесь и смотрел, как проходит обыск, я вспомнил, что прежде здесь был магазин строительных товаров. И камины вам пришлось перестроить. Они были здесь единственным обновлением, хотя их и сделали под старину. И я вспомнил огонь, который горел в то сырое, но вовсе не холодное утро. Первое, что вы сделали, найдя здесь тело. Почему? — Он кивнул в сторону находок на столе. — Чтобы мы не нашли вот это.

Арман Гамаш подался к Оливье, сидевшему напротив него за семисвечником и полотняным мешочком. К Оливье, переступившему черту.

— Так что случилось? Расскажите нам наконец правду.

Габри, который все еще не мог прийти в себя от увиденного, сидел рядом с Оливье. Поначалу, когда полиция вернулась из дома Парра в бистро, Габри это позабавило. Он произнес несколько натянутых шуток. Но обыск становился все более и более дотошным, и Габри стало не до шуток. Сначала он демонстрировал раздражение, потом злость. А теперь не мог прийти в себя — так был потрясен.