Убийство на Рождество. Для убийства есть мотив - Фрэнсис Дункан

Мозг Мордекая Тремейна работал лихорадочно, на грани паники. Ранние годы жизни Воэна, проведенные в атмосфере беззакония, одержимость древними народами и кровавыми дикарскими культами, глубоко укоренившиеся страсть и любовь к Лидии Дэр, сила этого сумасброда – все, что Тремейн знал о нем, вдруг слилось воедино и побудило высказать вслух последнее предостережение. Если он не заставит Воэна прислушаться, если не пробьется сквозь панцирь ожесточенной ярости, овладевшей им, ему, Тремейну, конец.

– Стойте, безумец! – прохрипел Тремейн. – Вас повесят!

Воэн громко рассмеялся:

– Только один раз. Всего один. За Лидию, за Хэммонда и за Эдит. Один раз за всех!

Тремейн предпринял последнее отчаянное усилие и на мгновение разжал руки противника:

– Ради всего святого, остановитесь! Я же знаю, вы их не убивали!

Воэн переменился в лице. Лихорадочный блеск в его глазах исчез. Колени Тремейна подогнулись, как только чужие руки, еще недавно прижимавшие его к стене, разжались. Воэн подхватил гостя под мышки и усадил в большое кожаное кресло.

Пройдя к небольшому шкафу, он достал бутылку виски и стакан, куда и плеснул крепкого напитка, ничем не разбавляя. Тремейн обмяк в кресле. Его трясло, руки дрожали. Воэн поднес стакан к его губам и заставил глотнуть виски. Зубы Тремейна застучали по краю стакана.

Виски словно прожгло огненную дорожку в его сдавленном горле, и Тремейн невольно попытался схватить ртом воздух. Воэн дал ему еще несколько минут, чтобы прийти в себя, а потом требовательным тоном спросил:

– Что вы сказали?

Тремейн поднес руку к шее и поморщился:

– Я знаю: вы их не убивали.

Вопреки своему обыкновению, Полин Конрой не играла. Бурная вспышка гнева, которую она демонстрировала, не имела никакого отношения к ее сценическим талантам. Под возмущенным взглядом горящих темных глаз Полин Мордекай Тремейн невольно попятился. Ему вспомнились строчки из Киплинга о женщинах рода, и он с грустью признал, насколько они справедливы. Полин пребывала в опасном расположении духа.

Это произошло утром после убийства Эдит Лоррингтон. Актриса остановила Тремейна на деревенской площади, и с первых же ее слов стало понятно, что от ее недавнего дружеского отношения к нему не осталось и следа. Скрыть причины своей враждебности Полин Конрой даже не пыталась.

– У меня к вам дело! – заявила она, увидев Тремейна, и преградила ему путь. – Ну и что вы затеяли?

Он заморгал, напуская на себя растерянный и беспомощный вид, игравший главную роль в его испытанной оборонительной стратегии.

– Ничего не понимаю, – произнес Тремейн.

– Все вы понимаете! С какой стати вы подучили своих друзей детективов шпионить за мной?

Она не спрашивала, утверждала, а потом перешла и к другим замечаниям, подчеркнуто критическим и оскорбительным.

– А ведь я вам доверяла! Считала вас другом, а не шпионом! Я этого так не оставлю, слышите? Не потерплю, чтобы за мной следили и ходили по пятам!

– Уважаемая мисс Конрой, – попытался прервать поток обвинений Тремейн, – но ведь об этом следовало бы поговорить с инспектором Бойсом, а не со мной. Я не могу приказать полицейским следить за кем-либо или прекратить наблюдение. Я простой смертный, такой же человек, как все.

– Не пытайтесь заговорить мне зубы. Всем известно, что вы с этим детективом из Скотленд-Ярда неразлейвода. Это вы велели ему шпионить за мной.

Уязвленный ее враждебностью, Тремейн холодно парировал:

– Ни в чем не повинные люди не мешают полиции исполнять свой долг. Судя по вашему отношению, можно подумать, вам и мистеру Галески есть что скрывать.

Он так и не понял, что внезапно смутило Полин: то ли его непримиримость, то ли неожиданно упомянутый им Галески, – но гневный блеск ее глаз вдруг угас, в них мелькнул страх.

– С чего вдруг вы заговорили о мистере Галески? – воскликнула она.

– Просто это имя пришло мне в голову.

Он посмотрел ей в лицо, и она уловила скрытый смысл его слов. Не добавив ни слова, Полин Конрой развернулась и ушла.

Очевидно, думал Тремейн, провожая взглядом ее торопливо удаляющуюся фигуру, Джонатан Бойс буквально воспринял его совет не спускать глаз с Полин Конрой. Настолько буквально, что она быстро заметила это. Разумеется, в таком тесном мирке, как Далмеринг, невозможно тенью следовать за человеком так, чтобы он долго не догадывался об этом. Как только эта мысль пришла ему в голову, он увидел ту самую «тень». Незнакомец не был похож на полицейского: в городе он сумел бы выполнить свою задачу и остаться незамеченным, – но здесь, в Далмеринге, выделялся как чужак и неизбежно привлекал к себе внимание, хотя за последние несколько дней приезжих в деревне значительно прибавилось.

Однако важнее было не то, что Полин Конрой заметила, как ее держат под наблюдением, а то, что выразила обеспокоенность этим фактом. Яростная вспышка несколько минут назад доказывала, насколько она встревожена.

Тремейн поднес руку к шее и осторожно ощупал ее. Шея болела и слегка опухла, глотать было трудно. Стальные пальцы Мартина Воэна оставили на ней свой отпечаток. Следствие завело Тремейна в опасные воды. Он до сих пор содрогался при мысли, насколько близок был к смерти накануне вечером. От безумия в глазах его противника веяло погибелью; Тремейн понимал, что сумел спастись чудом.

Так что же он сказал Мартину Воэну? Тремейн вспомнил, как сидел в кабинете Воэна, съежившись в кожаном кресле и боясь вновь подвергнуться нападению. Когда на карту поставлена жизнь, тут уже не до педантичности. Точность в высказываниях удается соблюсти не всегда, и Тремейн прекрасно сознавал, что кое в чем погрешил против истины, но своей цели при этом достиг. И с безмерным облегчением возвращался домой из «Хоум-лоджа», живой и способный дышать свежим ночным воздухом, который после пережитого ужаса кружил ему голову, как вино.

Тремейн размышлял об этом и осматривал окрестности, поскольку вышел из дома с определенными намерениями. Заметив возле «Адмирала» высокую фигуру Барри Энстона, он поспешил к нему. Репортер поприветствовал его и произнес:

– Похоже, ситуация вышла из-под контроля. Этак я скоро поверю, что здешние места были прокляты. Бедная пожилая дама, я как раз вчера утром беседовал с ней. Мне показалось, она и мухи не обидит. Кому могло прийти в голову убить ее?

– Тому, у кого имелись на то веские причины, – ответил Тремейн.

Энстон вопросительно взглянул на него и заметил синяки на его шее.

– С вами что-то случилось? Вас мучил ночной кошмар?

За это ключевое слово Тремейн и ухватился, как тот самый утопающий, которому подвернулась соломинка.

– Именно, – с жаром подхватил он, – кошмар. Видимо, за ужином съел что-то не то. И проснулся оттого, что пытался задушить сам себя.