Эдгар По - Андрей Танасейчук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хеллек ссудил ему 100 долларов[315], но их оказалось недостаточно. В декабре По — теперь ему нечем платить за аренду — распускает сотрудников, съезжает из офиса и закрывает редакцию.
Тогда же, в декабре, вдруг появляется «ангел-спаситель» в лице некоего Томаса Лейна, негоцианта, состоятельного почитателя поэтического таланта нашего героя. Он предлагает помощь и даже собирается открыть редакцию по новому адресу, но у Э. По уже нет сил бороться, а дела журнала находятся в совершенно расстроенном состоянии. Лейн уплачивает самые неотложные долги «Бродвей джорнал» и, обсудив ситуацию с По, который абсолютно отказывается что-либо делать, решает закрыть журнал. Вместе с Томасом Инглишем, который, несмотря на сложные отношения, протягивает По руку помощи, они из имеющихся в распоряжении материалов составляют два номера.
Самый последний номер журнала выходит 3 января 1846 года. В нем прощальное послание Эдгара По — владельца и редактора:
«Ввиду неотложных дел, требующих моего полного внимания, а также учитывая, что цели, ради которых был создан „Бродвей джорнал“, в том, что касается моего личного участия, достигнуты, я хотел бы настоящим проститься с друзьями, равно как и с недругами, пожелав и тем и другим всяческих благ.
Эдгар А. По»[316].
Сам поэт написал «прощальное послание» или его сочинили Лейн и Инглиш? Трудно ответить на этот вопрос. Как бы там ни было, больше журнал с таким названием не выходил. И это был последний журнал, которым руководил Эдгар По. И единственный, которым он — так неудачно — владел.
Можно ли было ожидать другой судьбы «Бродвей джорнал» или он с самого начала был обречен? Под руководством По — безусловно. Как бы самоотверженно он ни трудился, сил одного человека было явно недостаточно, чтобы поднять такую «махину». К тому же у По не было необходимых финансовых ресурсов. Но главная причина, разумеется, заключалась в самом редакторе и владельце — слишком негибком и бескомпромиссном. Нажил множество врагов, но считал ниже своего достоинства идти на мировую. Отважно (и неосмотрительно) раздавал тумаки, но сам не способен был стойко держать удар. И — самое важное — не смог (и не мог!) вынести чудовищной психологической нагрузки. И, как всегда, когда не справлялся с напряжением (действительно, словно «бес» держал за руку!), Э. По брал стакан и… «падал в бездну».
«Однажды я шел вниз по Нассау-стрит, — вспоминал друг поэта Томас Чиверс, — и случайно повстречал Эдгара По. Тот шел по тротуару, раскачиваясь из стороны в сторону, пьяный в стельку[317]. Неподалеку, у входа в какой-то кабачок или винный магазин, стоял человек. Заприметив [По], он, возвысив голос, позвал его: „Эй, американский Шекспир!“ Увидев меня, По захватил мой воротник и закричал: „О черт! А вот и мой друг! Куда ты направляешься? Пойдем, ты должен идти ко мне домой!“».
Чиверс взял поэта под руку и повел, но ушли они недалеко и буквально столкнулись с Льюисом Кларком, редактором журнала «Никкербокер» и, как полагал По, его лютым врагом. По устроил скандал и чуть было не полез в драку. Чиверсу большого труда стоило угомонить своего друга.
Случайный эпизод — подумает кто-то. И ошибется. Увы, это был не эпизод. А если и эпизод, то — один из множества. Начиная примерно со второй половины апреля 1845 года По снова запил, хотя до этого держался очень долго — около года.
Начало очередного «пике» зафиксировал Александр Крейн, мальчик-посыльный из редакции «Бродвей джорнал», восхищавшийся По. События восходят к 17–18 апреля 1845 года.
«Вечер, когда должна была состояться вторая лекция [По], был ужасен. Разыгралась непогода, дул сильный ветер, постоянно шел дождь, перемежаясь снежными зарядами. Вследствие этого на лекцию собрались едва ли больше десятка человек. По взошел на трибуну и объявил, что при данных обстоятельствах лекция не может состояться; собравшиеся получат свои деньги обратно при выходе. Я был одним из присутствовавших, поскольку накануне По дал мне пригласительный. И, как сильно огорчен я ни был, по лицу своего хозяина я понял, что он опечален куда сильнее. Мелочь, конечно. Но он был человеком, которого мелочи способны глубоко ранить. На следующее утро он пришел в редакцию и дружески пожал мне руку, щедро обдав винными парами»[318].
Конечно, вряд ли несостоявшаяся лекция могла стать причиной срыва, но поводом — тем маленьким камешком, что провоцирует лавину, — вполне.
И вот еще одна выдержка — из воспоминаний пресловутого Р. Грисуолда:
«…он бродил по улицам, охваченный не то безумием, не то меланхолией, бормоча невнятные проклятия, или, подняв глаза к небу, страстно молился (не за себя, ибо считал, или делал вид, что считает, душу свою уже проклятой), но во имя счастья тех, кого в тот момент боготворил; или же, устремив взор в себя, в глубины истерзанного болью сердца, с лицом мрачнее тучи, он бросал вызов самым свирепым бурям и ночью, промокнув до нитки, шел сквозь дождь и ветер, отчаянно жестикулируя и обращая речи к неведомым духам, каковые только и могли внимать ему в такую пору, явившись на зов из тех чертогов тьмы, где его мятущаяся душа искала спасения от горестей, на которые он был обречен самой своей природой…»[319]
Сцена, описанная Грисуолдом, не имеет привязки к конкретному времени и месту, но представить поэта, скитающегося в алкогольном исступлении по улицам Нью-Йорка, нетрудно. Собственно, ведь именно пьянство По стало одной из основных причин, почему Бриггс захотел расстаться с ним[320]. Видимо, и Биско, получив за свою долю в журнале, по сути, ничего не стоящую бумажку (едва ли он мог серьезно рассчитывать, что По хоть когда-нибудь сумеет уплатить обозначенные в векселе 50 долларов), понимал, что под таким руководством журнал уже погиб.
Алкоголь — причина бесчисленных невзгод поэта. Он мешал плодотворно работать, отнимал должности, губил надежды и перспективы, обрывал дружеские связи, рождал убийственные для репутации слухи и сплетни. Понимал ли это поэт? Несомненно. И в письмах близким — прежде всего Марии Клемм — неоднократно писал об этом. Он много раз пытался отказаться от спиртного — его переезды (по крайней мере некоторые из них) могли быть связаны с этим, и иной раз, как мы помним, преуспевал. Бывало — надолго: случалось, он совершенно не пил и год, и полтора. Но… все равно обязательно срывался. Окружающие — друзья и недруги — тягу к алкоголю объясняли главным образом слабостью характера поэта и дурной наследственностью. Мария Клемм объясняла пьянство своего «Эдди» любовью к Вирджинии и постоянным страхом за ее жизнь, которого самостоятельно — без спиртного — он вынести не мог.
