Дэниел Мартин - Джон Фаулз

Однако вскоре пришло письмо с заверениями, что проблем с финансированием съёмок не будет, а помимо гонорара Дэн получит и проценты от прибыли, если его устраивает такой вариант договора: лести оказалось недостаточно, наживку позолотили. Пришлось снова встретиться за ленчем. Правда, к тому времени Дэн уже провёл свои первые изыскания и пришёл к выводу, что Китченер — фигура вовсе не однозначная (кое-какие интересные отзвуки он обнаружил у Т. Э. Лоуренса[235], о чём ему в самом начале говорил Малевич), так что тут было за что зацепиться. Он понимал, что странная, похожая на мистера Домби фигура, в которой непостижимым образом смешались непреодолимая застенчивость и решительная мегаломания, могла быть находкой для любого стоящего актёра (именно эти свойства старика и помогли Дэну понять, почему Малевич, югославский еврей по происхождению, вдруг заинтересовался человеком, придумавшим концентрационные лагеря). Даже видимое отсутствие личной жизни, любовных связей, как нормальных, так и не соответствующих принятым нормам, открывало интересные возможности.

Сам старик, по правде говоря, не был для Дэна проблемой; проблемой оказалась огромная масса материала, который следовало включить в сценарий, все эти места и события, все эти Гордоны, Боты, Керзоны, Черчилли[236]и иже с ними, без которых не обойтись. Чем-то приходилось жертвовать, либо динамичностью, драматическим развитием сюжета, либо историческими фактами, и это вынужденное жонглёрство раздражало Дэна больше всего. Как утопающий хватается за спасательный круг, так он ухватился за возможность использовать профессиональную уловку: решил сначала показать Китченера в середине карьеры, сфокусировав внимание на каком-то промежуточном географическом пространстве, а затем от этого пункта совершать краткие вылазки в прошлые и будущие годы его жизни.

Много лет назад, когда Дэн жил с Андреа, он побывал в Египте. Как-то зимой Андреа подхватила плеврит, не могла работать и не только сама страдала от депрессии, но и на Дэна действовала угнетающе; как только она достаточно оправилась от болезни, Дэн взял её в круиз по Нилу. Они провели несколько дней в Асуане и влюбились в один из островов на реке — остров Китченера. Дэн мало что о нём помнил, только экзотические деревья и влажную живую зелень, покой и прохладу на фоне знойной пустыни вокруг да скользящие по воде фелюги; но это место представлялось удачной, мирной стартовой площадкой для выхода в пространство бурных и кровавых событий: в иные страны, в иное время.

К тому времени, как Дэвид появился в Лондоне и мы уселись друг против друга в «Конноте»[237], я был с ним уже достаточно близок, чтобы не притворяться, что всё идёт отлично. Он выслушал повествование о моих проблемах, согласился на моё предложение убрать один-два эпизода, упёрся по поводу третьего — ссоры с хедивом[238]в 1894 году: эпизод этот, несомненно, потребовал бы от меня массу времени, а от Дэвида — денег; но Дэвиду непременно надо было увидеть этот эпизод воочию, хотя бы на бумаге. Выиграв этот сет, он восторженно воспринял идею использовать остров Китченера в качестве оси, на которой держались бы все остальные спицы нашего колеса. Я расписал достоинства острова всеми красками, объяснив, почему он так подходит для нашего сюжета.

— Мне нравится, Дэн. Лучше и быть не может.

— Похожий остров не так уж трудно отыскать. Всё дело в пустыне вокруг.

Он смотрел на меня, задумчиво кивая головой:

— Может, что-нибудь ещё придумаем?

— Ужасно не хочется. Должно же быть где-нибудь что-нибудь похожее.

Он потягивал яблочный сок, потом вдруг лукаво улыбнулся. Я и думать забыл, что ему и в карточной игре нет равных.

— Мог бы, между прочим, поинтересоваться, какого чёрта занятой человек вроде меня делает у вас в Лондоне?

— Мне казалось, ты объяснил. — Он говорил, что летит дальше — в Рим, насчёт другого контракта.

— Лечу сначала в Каир. Завтра.

— Что ты говоришь?!

— Хочешь со мной?

— Неужели съёмки в Египте?

— Израильтяне же снимают. Постоянно.

— Ну знаешь… тебя что, не смущают их политические неурядицы?

— Евреи с автоматами и евреи с долларами — это две большие разницы. — Он сделал широкий жест, словно вручая дар: — Получай свой остров. Только послушать сотрудников их посольства в Вашингтоне… всё, что угодно.

— И ты согласен…

Он пожал плечами:

— Ну так не сыграю парочку партий в бридж, ну и что?

— Это же замечательно, Дэвид!

— Говорят, там свет потрясающий.

— Как в Калифорнии. Даже лучше. Смога нет.

— У них даже есть что-то вроде киноцентра в Асуане. Студии, техперсонал. Если нам надо. Статисты — десять центов в неделю. За сотню! Верблюды — бесплатно. — Он снова принялся за еду, но не выдержал и ткнул вилкой в мою сторону: — Ты не способен разглядеть хорошего продюсера даже у себя под носом.

— А сцены в Каире? Суакин?

— К завтрашнему дню успеешь?

Я рассказал про Энтони.

— Худо. — Он на минуту задумался. — Вот что, Дэн, давай так: как сможешь — выбирайся туда, неплохая будет поездочка, верно? Из Рима я сразу лечу в Нью-Йорк, но в конторе тебе сообщат, с кем встретиться и что посмотреть. Всё там устроят, обо всём договорятся. Очень нас там ждут. — Он чуть прищурил один глаз: — Всё для нас. Жёны, дочери… только намекни.

— Мне кажется, ты путаешь арабов с эскимосами.

— Джентльменов, с которыми я беседовал, ни с кем не спутаешь.

— Я в восторге.

— Так что будем наслаждаться жизнью. — Он решил не доедать бифштекс и отодвинулся от стола. — Когда освобождается Дженни Макнил?

— Недели через три-четыре. Если уложатся в срок.