«Улыбчивый с ножом». Дело о мерзком снеговике - Николас Блейк

– Вы бы сказали, что его здравый рассудок – как бы – пострадал?

– Здравый рассудок? – Голос Клариссы оживился. – Очень уж это расплывчатое выражение. Здравый рассудок, подобно многим прочим качествам, оценивается всегда субъективно. Вот вы сами, к примеру, когда впервые приехали сюда, думали, что я впала в маразм. Разве нет?

Найджел невольно улыбнулся.

– Подобно богине правосудия с весами, – откликнулся он, – я не спешу выносить суждение.

– Ха! Да, у вас прискорбная склонность к уверткам, молодой человек! – с восторгом воскликнула мисс Кавендиш. – Нет, я говорю не о здравом рассудке. Давайте скажем, что случившееся с сестрой стало для него сродни утрате собственной невинности. Это рана, от которой душа просто не способна оправиться. К тому же в нем не было эгоизма, который укрепил бы натуру более черствую. С того самого дня вся его жизнь, – тихо добавила она, – стала искуплением греха, который через Бетти совершили против него. Он был как человек, который идет по жизни импотентом.

Найджел поймал себя на том, что тронут и почти напуган словами Клариссы. В отблеске от камина ее глаза блестели черным агатом. Сложенные на трости из слоновой кости руки, напротив, были совершенно безмятежны.

– Помню, однажды, когда Бетти было десять лет… – снова начала она.

Час спустя, лежа в кровати, Найджел, закурив очередную сигарету, в который раз попытался выбросить из головы все версии, домыслы и слухи, которыми обросла смерть Элизабет Рестэрик. Понемногу он успокоился, и перед его мысленным взором возникла череда картинок. Из них, двигаясь с уверенностью дирижера, на авансцену вышла одна из сегодняшнего рассказа Клариссы Кавендиш. Найджел видел, как она потребовала тишины, подала знак инструментам-статистам и начала. Все стало на свои места: каждая картинка взяла свою ноту в симфонии и, повинуясь дирижеру, внесла свою лепту в развитие неизбежной темы. Догорев, сигарета без фильтра обожгла Найджелу губу. Он рассеянно ее потушил и закурил другую. Он и не заметил бы, даже будь это сигарета с марихуаной…

На следующее утро его разбудил шум бегущей воды. Вода булькала в стоках, стекала с балок, повсюду звенели капли. Суперинтендант Филлипс был прав. Погода переменилась.

Сразу после завтрака Найджел прошел по тающему снегу в Истерхэм-Мэнор. Там он поговорил с Хэйуордом Рестэриком, допросил слуг, перекинулся словечком с Джоном и Присциллой и осмотрел шкаф с театральными декорациями. Сразу после полудня он вернулся в Лондон и отправился к старшему инспектору Блаунту.

– У вас ужасно довольный вид, – заметил Блаунт. – Наверно, нашли разгадку?

– Да, но не рискну ставить это себе в заслугу. Мне просто пришло в голову. Вчера ночью.

– В настоящий момент я крайне занят, Стрейнджуэйс…

– Все в порядке. Честно, я не шучу. Сегодня утром я поговорил с сыном Рестэрика. У него с самого начала был ключ к нашей загадке, только он об этом не подозревал.

С подчеркнутой решимостью главный инспектор Блаунт отодвинул бумаги на столе, протер пенсне, точно хотел лучше видеть Найджела, и язвительно вопросил:

– И кого мне арестовать?

Найджел назвал имя. Лицо Блаунта перекосила недовольная гримаса. На мясистом носу задрожало золотое пенсне.

– Боже ты мой, что вы такое городите? Это невозможно. Мы уже…

Примостившись на краешке стола Блаунта, Найджел пустился в объяснения.

Когда на следующее утро Найджел, Уилл Дайкс и мисс Кавендиш подходили к Истерхэм-Мэнору, до них донеслись звуки игры на пианино, к которым примешивалось журчание воды. Одну музыкальную фразу – старательно, вымученно и фальшиво – сыграли дважды, потом наступила тишина. Потом та же фраза – уже идеальная – зазвенела снова.

– Хэйуорд дает Присцилле урок музыки, – сказала Кларисса.

– Он очень хорошо играет, верно? – спросил Дайкс. – Даже смешно, если вдуматься.

– Вы не допускаете, что мы на что-то способны?

Дайкс не ответил. Глядя на фасад здания с его островерхой крышей, с которой длинными полосами съезжал снег, он задумчиво произнес:

– Никогда бы не подумал, что вернусь в этот дом. И надеюсь, больше никогда его не увижу. Над ним висит проклятье.

Несколько минут спустя гости из Дувр-Хауса уже сидели в гостиной с Рестэриками и мисс Эйнсли. Урок музыки Присциллы сократили.

Найджел обвел взглядом собравшихся. Пальцы Хэйуорда еще безотчетно проигрывали все ту же фразу, выстукивая ее на подлокотнике кресла. Вернувшись из сада, Шарлотта забыла снять резиновые сапоги, и таявший снег стекал с них на ковер. Джунис смотрела на Найджела с некоторым вызовом. Уилл Дайкс теребил пуговицу жилета. И только Кларисса Кавендиш, чья изящная белоснежная головка смотрелась маленькой камеей на фоне объемного бесформенного пальто, в которое она закуталась, казалось, полностью владела собой.

Найджел расположился спиной к французским окнам, выходившим на террасу.

– Так или иначе, – начал он, – вы все заинтересованы в событиях, имевших место в Истерхэм-Мэноре. Поэтому я счел, что будет справедливо позволить вам всем услышать объяснение. Трудно решить, с чего начать.

Он помолчал. Присутствующие замерли в мучительном ожидании. На лице Найджела отразилось внутреннее напряжение.

– Наверно, сначала мне стоит сказать, как я натолкнулся на правду. Мне ее подсказал Джон.

Шарлотта собиралась поднести руку к губам, но опустила ее.

– Все в порядке, – успокоил ее Найджел. – Джон сам не знал смысла своих слов, да ему необязательно знать. Вчера утром я с ним поговорил. По причинам, о которых я скажу позже, я предполагал, что Джон, возможно, сумеет сообщить мне кое-что существенно важное. И он рассказал, что в ночь, когда умерла Элизабет, ее призрак приходил в его комнату.

– Опять привидения? – несколько раздраженно откликнулась мисс Кавендиш. – Не пора ли попрощаться со сверхъестественным?

– Нет. Джон предположил: это был призрак Элизабет, ведь на следующее утро он узнал, что тетя умерла, и «лицо у нее было белое, как смерть». Это его собственные слова. Я хочу, чтобы вы хорошенько это себе уяснили. В тот момент Джону не пришло в голову, что его ночная гостья не была Элизабет во плоти. Она с печальным видом зашла в его комнату, наклонилась над его кроватью – он делал вид, будто спит – и снова вышла. Так вот, для мальчика в подобных обстоятельствах нормально было бы с ней заговорить. Я спросил, почему он этого не сделал. Джон не смог объяснить словами, но у меня сложилось впечатление, что ее вид сбил его с толку и напугал. Вы сами знаете, как реагируют дети на бурные душевные переживания взрослых: они замыкаются в себе и сидят тихо как мыши. Вот почему он притворился спящим.