Школа безумия - Эйвери Бишоп

Некоторые вещи были вне нашего контроля: например, чей отец заработал больше всего денег (Маккензи). Другие зависели от природы: например, у кого раньше всех начались месячные (у Кортни к концу пятого класса, хотя Маккензи отказалась поверить, и Кортни повела нас в туалет, чтобы это доказать. От вида крови меня чуть не вырвало, и я с ужасом ждала того дня, когда у меня тоже начнутся месячные).

Но, конечно, были вещи более или менее полностью в нашей власти. Например, у кого первой появился парень (Маккензи), кто первая проколола уши (Элиза), кто первая поцеловалась (Маккензи), кто первая отдрочила парню (Элиза), кто сделала первый минет (Кортни) и кто первой занималась настоящим сексом (Маккензи со своим тогдашним парнем Билли Мэддоксом во время рождественских каникул в восьмом классе).

В какой-то момент наше превращение из маленьких девочек во взрослеющих подростков превратилось в очевидный процесс.

Маккензи, которая годами была миниатюрной, выросла на несколько дюймов. Она всегда была красива, но теперь ее красота стала более явной, более ощутимой, но это была искусственная красота, напоминавшая о кукле Барби. Все в ней было идеально — нос, щеки, подбородок, уши, не говоря уже о гладких шелковистых светлых волосах. Глядя на нее, можно было подумать, что она каждое утро проводила по несколько часов перед зеркалом, причесываясь, выщипывая волоски, исследуя кожу лица на предмет предательских следов угревой сыпи.

Если подумать, в средней школе я ни разу не видела, чтобы у Маккензи хотя бы раз выскочил прыщик.

Элиза была другой. Она была так же красива, как и Маккензи, но ее красота была более естественной, более здоровой. Клянусь, бывали дни, когда она даже не красилась, но выглядела безупречно.

К тому же Элиза всем нравилась, особенно мальчикам, но также и большинству девочек, даже учителям. У нее была медленная очаровательная улыбка, от которой вам тоже хотелось улыбаться.

В отличие от Маккензи, которая была популярна из-за своих денег и внешности, а также из-за того, что она буквально источала уверенность в себе и надменность, Элиза со всеми ладила. Когда мы гуляли по коридорам между уроками, казалось, все горели желанием поздороваться с ней. Элиза всегда с искренней улыбкой отвечала на приветствия.

А вот Оливии не хватало хладнокровной уверенности, присущей любой красоте. С седьмого класса она начала бороться с лишним весом. Как говорила моя мать, она была сладкоежкой. Ее главной слабостью было печенье «Орео» — грызть печеньки было ее нервной привычкой. Оливия часто держала пачку в своем шкафчике, чтобы «похомячить» между уроками.

На самом деле у нее не было лишнего веса, но Маккензи постоянно третировала ее: иногда протягивала руку, чтобы ущипнуть ее за живот в раздевалке после спортзала. Не единожды, пока Оливия была в пределах слышимости, называла ее Хомячихой, и, хотя мне это совсем не нравилось, я хихикала вместе с остальными, радуясь тому, что в том, что касалось сладостей, я умела проявлять бо́льшую выдержку и что на этот раз издёвка Маккензи направлена на кого-то еще.

И все же издёвки доводили Оливию до слез. Бывали времена, когда она пыталась морить себя голодом или вызывала рвоту после ланча, стремясь достичь заветного значения веса, установленного где-то в голове.

У Кортни всегда было гибкое тело, но в средней школе оно стало еще более гибким, особенно после того как она начала заниматься гимнастикой (у ее родителей, конечно же, были деньги, чтобы записать ее в секцию). Еще до того, как она научилась делать сальто, ходить по бревну и крутиться на брусьях, она двигалась с грацией гимнастки, плавно петляя между учениками в коридоре, выполняла на улице после школы стойку на руках и не раз говорила о том, что мечтает попасть в олимпийскую сборную.

Хотя я и была частью популярной компании, все равно оставалась застенчивой. В средней школе у меня было несколько парней (Мэтт Кэллоу, Питер Лайонс и Эдриан Фицсиммонс), но эти отношения длились недолго. Парни вскоре понимали, что я не собираюсь им давать или даже дрочить.

Я тискалась с ними, не обращая внимания на жар у себя между ног, позволяла им тереться об меня, и все. И не потому, что я была ханжой, хотя моя мать, воспитанная набожной католичкой, не раз наставляла меня, что я должна «сохранить себя» для брака, потому что «так делают хорошие девочки». Просто я чувствовала себя некомфортно и побаивалась, что могу только все испортить, если дело зайдет слишком далеко.

Однажды Элиза застала меня в туалете, когда я плакала, потому что Джейк Рейнолдс сказал мне, что я ему больше не нравлюсь.

— Я слышала, что случилось, — сказала она, мягко кладя руку мне на спину. — Джейк просто мудак.

Я вытерла глаза. Была готова придушить Элизу за то, что она увидела мои слезы. Из-за этого я почувствовала себя слабой. Уязвимой.

— Он хотел, чтобы я…

Я не договорила, устыдившись того, чего Джейк хотел от меня, и обеспокоившись тем, что Элиза подумает обо мне из-за отказа.

Она покачала головой, отмахиваясь от моих слов.

— Я же сказала, что он мудак. Ты не должна позволять Джейку или любому из этих парней принуждать тебя делать то, чего ты не хочешь. Так мне сказала мама.

Меня шокировала сама мысль о том, что мать Элизы знала, чем занимается ее дочь. Я бы умерла, узнай моя мать хотя бы половину того, во что я вляпывалась.

— А твоя мама… она знает о…

Элиза снова покачала головой, и серьги в форме сердечек вспыхнули в свете флуоресцентных ламп туалета.

— Она сказала мне, что когда-то тоже была молодой и поэтому знает, что происходит. Просто посоветовала быть осторожной. Особенно на Ферме.

Ферма — так мы называли небольшой двухэтажный дом на краю поля для гольфа при загородном клубе. Это был старый дом, частично каменный, частично деревянный. В любое время года здесь пахло влажной землей. Судя по тому, что я слышала, ему было не менее ста лет. Он считался историческим сооружением, и поэтому загородный клуб оставил его как есть. В клубе знали, что местные подростки ходят туда поздно вечером — выпивать, принимать наркотики или заниматься сексом, но родители этих местных подростков были членами загородного клуба и платили огромные взносы, поэтому сотрудники службы безопасности закрывали глаза на их проделки и реагировали, только если вечеринка перерастала в пьяный дебош.

Ферма — именно там мы все впервые выпили бутылку водки «Смирнофф», которую Кортни стащила из бара своего отца, и впервые выкурили сигареты, которые Оливия украла из отцовской заначки.

И именно там с Грейс Фармер случилось нечто ужасное.

В ту ночь меня там не было, но я узнала об этом позже. Впоследствии сама идея провести время на Ферме вызывала у меня отвращение. Мне было противно возвращаться туда, но мой голос никогда не принимался в расчет, когда речь шла о том, где нам болтаться.

В любом случае это не имело значения, потому что вскоре несколько десятиклассников угодили в неприятности из-за того, что подожгли это место.