Под маской скомороха - Виталий Гладкий

В том, что Истома заинтересовался книгами, Гречин не усмотрел ничего странного – дети бояр, купцов и священников практически сплошь были грамотными. И не только они. В Великом Новгороде было много разных училищ, в которых обучались дети горожан независимо от их зажиточности и общественного положения. Кроме того, существовали еще и школы «мастеров грамоты». Мастера грамоты сделали промысел из обучения. Они основывали школы в семьях, в домах учителей, при монастырях и церквях.

Особенно заинтересовала Истому книга «Хождение во Флоренцию». Он приник к ней, как жаждущий путник, бредущий много дней по пустыне, к роднику. Эта книга очень отличалась от всего того, что Истоме довелось читать в школе дьякона Есифа.

Имя автора книги он так нигде и не нашел; судя по всему, это был какой-то суздальский книжник. Но это обстоятельство не смущало юного боярина. В книге описывалось хождение митрополита Исидора во главе русского посольства на Ферраро-Флорентийский собор в 1437 году и возвращение его на Русь спустя два года. Ливония, Германия, Италия, Сербия, Венгрия, Польша, Литва и города, встречавшихся на пути посольства, представали перед глазами впечатлительного Истомы во всем их живом великолепии и многообразии – так, как будто он видел все воочию.

Он настолько увлекся чтением, что время, которое Истома провел в мастерской иконописца, – два дня и две ночи – пролетело совершенно незаметно. Юный боярин и про сон забыл, читал даже ночью с милостивого соизволения Гречина, воткнув лучину в светец, чтобы не переводить зазря дорогое масло в жировом светильнике.

Вернувшись домой, – мать совсем извелась, дожидаясь своего беспутного сына, – он первым делом обустроил на заднем дворе «театр» (приказал слугам притащить несколько бревен и разложить их полукругом), а затем созвал приятелей-одногодков, а также их братьев и сестер меньших, и устроил первое представление, которое увенчалось сногсшибательным успехом. Вскоре вертеп Истомы стал знаменательным событием в жизни Колмогор. Как и было задумано, он смастерил еще несколько персонажей для своих пьесок, которые придумывал, что называется, на ходу, и, к его удивлению, на представления начали ходить даже убеленные сединами старцы, которые жили по соседству.

Отцу затея Истомы пришлась не по нраву, но он не стал перечить сыну, обладавшему упрямым и независимым характером. Пусть забавляется, по здравому размышлению решил Семен Яковлев. Все ж не баклуши бьет, а занимается делом, хотя оно и принижало боярское звание. Но нравы в Заволочье были даже демократичней, нежели в вольном городе Новгороде, поэтому старший Яковлев махнул рукой на забавы сына – пусть его. Еще год-два – и Истоме будет не до игрищ. Да и забот у Семена Яковлева хватало.

Боярин Филипп Григорьев, хоть и слаб был характером, а все-таки дожал Яковлевых. Конечно, не будь у него жены, отличающейся жадностью непомерной и коварством, которая вилась над богатыми угодьями Яковлевых как черный коршун, можно было договориться ко всеобщему удовольствию, но безвольный Филипп был под каблуком у Марфы, и сделка состоялась. Что поделаешь, долг платежом красен, и отдавать его все равно нужно. Поэтому отцу Семену Яковлеву пришлось воспользоваться советом брата Нефеда.

Несколько позже Истоме удалось тайком прочитать договор: «Се купи Филип Григорьев у Яковлих детей у Нефедья и Семена Корельской наволок, землю и воду, и пожни, и рыбные ловища и всякие угодья от Тойнокурьи до Кудмы; и по Кудме вверх землю и воду, и пожни, и бобровые ловища, и всякие угодья до озера, и в озере ловлю рыбную; и на Малокурьи землю и воду, и пожни, и рыбную ловлю до Улонимы. А дал Филип две тысячи белки Нефедье и Семену…»

Конечно, две тысячи белок – это был сущий мизер. Но план дяди Нефеда удался на славу – Яковлевы оставили себе «никчемные» земли по реке Неноксе и по Керети, где рудознатцы нашли залежи соли и мусковита.

Вскоре рудники заработали, и семейное предприятие братьев Яковлевых начало давать большую прибыль. Верные люди донесли, что боярыня Марфа, узнав, как ее ловко обвели вокруг пальца, взбесилась. Конечно же она затаила на Семена и Нефеда Яковлевых зло, но, как говорится, близок локоток, да не укусишь. Надобность в займах отпала, торговля солью и мусковитом шла бойко, – купцы низовые в очередь становились – и в семье Истомы воцарился мир и покой.

Когда пришла зима и завьюжило, Истома вдруг попросился, чтобы его отправили на обучение к Матвею Гречину. Решив, что сын намеревается заточить себя в монастыре, отец поначалу пришел в ужас, – кому дело передать?! – сам он уже в годах, а остальные дети мал мала меньше – но Истома успокоил его. Ему всего лишь хотелось научиться рисовать, а главное, продолжить книжное обучение. Узнав об этом намерении, Семен Яковлев оттаял, даже обрадовался, и едва на Волхове стал крепкий лед, самолично отправился на переговоры с благочинным, настоятелем монастыря, – естественно, не с пустыми руками. Просьба щедрого боярина нашла понимание, Матвей Гречин не возражал (даже воспрянул духом; с монахами ему было скучновато), и юный боярин поселился в его мастерской-келье.

В отличие от школы дьякона Есифа, где Истома учился неважно, в монастыре он набросился на книги с невероятным рвением. Он читал все подряд, а в перерывах между чтением инкунабул слушал уроки иконописца и сам пробовал рисовать. Гречин обучал его, как готовить краски и лаки, в каких пропорциях их составлять, чтобы получился нужный цвет, какое дерево годно для досок, на которых малевали образа, как его сушить и обезопасить от древоточцев, какие грунты нужны под краски, из чего делать кисти, и многому другому. Это дело оказалось для Истомы чрезмерно трудным, хотя приемы писания икон он перенял. Но изображать святых, как должно, он так и не научился; они получались у него непотребными, совсем непохожими на канонические образы.

Впрочем, Матвей Гречин особо его и не напрягал; рожденный ползать летать не может. Он понимал, что для Истомы художество – это баловство. Главным для юного боярина было книжное чтение и долгие беседы по вечерам, возле печи, в которой жарко пылали поленья. Гречин стал для боярского сына настоящей сокровищницей полезных знаний. Он был широко образованным человеком и рассказывал Истоме такие вещи, о которых на Руси имели понятие только редкие книжники.

Два года жизни и учебы в монастыре пролетели незаметно. За это время Истома стал совсем другим человеком, несмотря на свой юный возраст – более серьезным, жестким и начитанным. Книги открыли для него другой мир, и он был необычайно интересным, увлекательным, не то, что прозябание в северной глуши. Его душе хотелось чего-то иного – простора, шири необъятной, приключений, но отец решил по-своему.

– Собирайся! – сказал он однажды. – Будем знакомиться с нашими владениями. Пора тебя приставить к делу, вон какой большой вымахал. Да и уму-разуму набрался, как мне доложил Гречин.

Раньше Истома воспротивился бы отцовской воле, но теперь смолчал. «Поживем – увидим, как оно дальше будет», – не по летам рассудительно подумал юный боярин. Так он оказался в карбасе, который плыл по Керети, направляясь к руднику Яковлевых, где добывали мусковит.

Расположенный по течению реки Волхов, в двух верстах от ее истока из озера Ильменя, вольный город Великий Новгород разделялся рекой на две половины или стороны – Торговую на восточном и Софийскую на западном берегу. Первую сторону в народе называли Купецкой, потому что там велась вся торговля, а вторую – Владычней, где жил новгородский владыка.