Слепой Орфей - Александр Мазин

– Ах-хар-рашо! – выдохнул Кирилл, растираясь широким пестрым полотенцем.– Из земли водичка – не из водопровода. Выйду на покой, перееду, Глебка, к тебе. Молочко, колодец…

– …покойнички! – ехидно подхватил Стежень.

– Не боись! – Игоев сочно хлопнул друга по мокрой спине.– Разберемся! – и ехидно: – Мастерство требует упражнения, а у тебя, брат мастер, уже уши мхом заросли.

– Как же! – отозвался Стежень. Он вытираться не стал, вертелся по траве, рассыпал во все стороны серии легких стремительных ударов и поэтому речь его дробилась на слоги: – Как… же…чья…бы…ко…ро…ва… мы…ча…ла!

Глеб крутнул сальто назад, поскользнулся, приземляясь, на мокрой траве, но грамотно упал на колено. Нога его описала длинную низкую дугу, сметая с ног воображаемого противника. Кувырок – Стежень встал на руки и сказал перевернутому вверх ногами Кириллу:

– Разжирел ты, Кир, стыдно глядеть!

– Это у меня природное,– солидно возразил Игоев, похлопав себя по животу.– Три раза в неделю в теннис играю.

– Тебе молотом махать надо, а не ракеткой! – Стежень гибко перевернулся, встал на ноги.– Теннис!

Игоев застегнул рубаху, пригладил мокрые волосы. Утро было холодным, но после колодезной воды осенний ветерок только увеличивал удовольствие.

– Кормить меня будешь? – осведомился Кирилл.– Или на диету посадишь?

– Сядешь,– ухмыльнулся Стежень.– Если повезет, на диету, если не повезет…

– Оптимист! – изрек Игоев.– Пойду пошарю у тебя в холодильнике. Может, удастся что-нибудь сварганить.

– Нет уж! – возразил Стежень.– Я сам. Знаю вас, городских. Только продукты испортишь!

Два всадника гуськом ехали по лесной тропе. Ехали, то и дело нагибаясь, чтобы не задеть головами обвисшие еловые ветки. Мохнатые, с широкими крупами и большими головами лошадки бежали вялой рысью и, кабы не понукания всадников, давно перешли бы на шаг.

На обоих – панцыри поверх грубых рубах, шеломы сняты с голов и приторочены к седлам. Налучи да колчаны – из хорошей кожи, ножны широких мечей обложены хоть и потертым, но бархатом. Слишком хороши для «лесных озорников». Но рожи у обоих таковы, что сразу ясно: подвернись случай ободрать кого – обдерут. Да и душу еще отымут, чтоб не болтал.

Тропа вывела на запущенную вырубку с покосившейся избенкой посередине. Всадники спешились, бросили поводья наземь и не без опаски приблизились к избушке. Со стороны могло показаться – недоброе замышляют. Однако на сей раз было не так. Воев[4]мучил страх.

Тот, что порешительней, первым ступил на вросшее в землю крыльцо, несильно стукнул кулаком в черные дверные доски.

Из избенки – ни звука.

Решительный плюнул через плечо, соединил пальцы оберегом и толкнул дверь. Та, заскрипев, поворотилась на единственной петле, открывая темное нутро избы.

– Колдун, а колдун… – робко позвал воин, не решаясь войти.

– Чего надо?

Первый так и подпрыгнул на месте, второй дернулся, по привычке ухватился за меч…

Колдун, набычась, стоял позади, в пяти шагах. Как из-под земли выскочил…

– Ну? – проворчал он, хмуро глядя на воев из-под спутанного чуба.

Был ведьмак не оружен, один только короткий засапожник[5]с темляком из желтой кожи.

– Такое дело, слышь… – пробормотал первый.– Новый этот, у нас, слышь, урод-то…

Он заметно трусил и старательно глядел в сторону, чтобы случаем не глянуть в пронзительные, в красных прожилках очи колдуна.

– Слышь, пособи, а?

– Быть не может! – Речь ведьмака как бы накрыла бормотание дружинника.

Но тот лишь виновато развел руками.

Колдун ощерился. Во рту его недоставало передних зубов, но говорил он ясно, без шепелявости:

– Значит, трогал кто. Так?

– Косаня, дурень пустоголовый, рукой се пособил… – глядя в траву, промямлил воин.– Ругай сказал: помоги. Заплатим, слышь, по чести…

– Втрое против прежнего! – отрезал колдун.– И разом!

– Это отчего ж втрое? – возмутился второй, длинноусый и длинноносый, с варяжской рожей и яминой старого шрама под глазом.

Сказал и, забывшись, глянул на того, кому говорил, хотя помнил, еще дед учил: не гляди ведьмаку в очи!

Глянул и осекся. И сник под нехорошей усмешкой колдуна.

– А оттого ж! – тешась его страхом, отвечал ведьмак.– Чаю, вскорости наедет из Нова Града княжича убиенного отец да и наденет на кол старшого вашего. За кровь свою… – потянул с умыслом и завершил: – Зряшно пролитую.

Оба дружинника еще более смутились.

– Откель знаешь? – спросил первый. Спросил, не чая ответа, а чтоб страх придавить.

– Знаю.– И, смягчившись, объяснил: – Втрое беру, чтоб старшой ваш вдругорядь сам руки дурные обрубал. Уразумели?

– Да ясно уж,– буркнул воин.

– Ну коли ясно, так ступайте.

Уже взявши повод, длинноусый опять не утерпел гордость поправить:

– Колдун, а что ж ты хоромы свои не поправишь? – мотнул головой на избушку.– Аль мужеской силы нет?

Колдун даже вроде не осерчал, а задумался, склонил большую голову на плечо, покарябал в бороде и вдруг сказал неожиданно весело:

– Вот ты и поправишь!

– Я? – изумился длинноусый.

– Ты, ты! Топором махать мастак, верно? Вот и скажи старшому: как луна убывать начнет, пущай отпустит тебя ко мне. На седмицу. Управишься за седмицу-то?

– Не с руки мне! – зло отрезал длинноусый.

– Не с руки, говоришь? – Темное лицо колдуна опять стало недобрым; забрал в кулак бороду, пожевал и спросил: – Седни по вечери куда идешь?

– Дело мое! – буркнул воин и полез в седло.

– Не ходи,– ласковым голосом посоветовал колдун.– Не ходи. Почто бабу дразнить…

– Не уразумел… – растерявшись, проговорил длинноусый.

– А ты подумай.

Длинноусый подумал… и лицо его стало еще более растерянным и вдобавок красным, как рачий вареный панцырь.

– Вот так-то,– еще ласковей произнес ведьмак.– Что, управишься за седмицу?

– Управлюсь,– буркнул воин.– Быстрей сделаю. А ты чародейство свое оставь… – В голосе проскользнули просительные нотки.

– Да уж не тревожься,– успокоил ведьмак. И тут же добавил строже: – До времени!

Дружинник поспешно поворотил лошадку, и оба посланца тут же скрылись за деревьями.