Пока есть юность - Артем Каренович Галустов

Мне нужен был отдых. В течение дня я проваливалась в сон, но лишь на мгновение. Из головы не уходили мысли о том, что произошло ночью. Мне казалось, что я должна помогать. «Но как?» Я не знала. Однако теперь точнее понимала, что у каждого должно быть своё место. «А что могу сделать я?»

Ближе к вечеру я разбудила Рэна, а то бы он всю ночь потом не спал. Привела его к себе вниз и накормила. Меня всё манило пойти к Михаилу. Что-то необъяснимое просило вновь омыть руки в чужой крови, делать массажи сердца, колоть обезболивающее, накладывать жгут, резать. Руки сами умоляли меня об этом. Всеми мыслями я была в том доме. Можно было подумать, что я будто вошла во вкус. И я жажду ещё. И ещё. Конечно, я не садистка. Мне просто хотелось помочь.

Сама не ела, смотрела на Рэна. Только рвала хлеб в руках и заедала. Наконец, когда он доел, кинула тарелку в раковину и стала одеваться. Знала, что снова буду вся в крови и собственном поту. Я надела клетчатую юбку и белую футболку. Собрала волосы в хвост. Ко мне прибежал Рэн и тоже стал одеваться.

— Ты остаёшься дома.

— Нет, я с т-тобой.

— Нет, Рэн, я не хочу, чтобы ты смотрел на это.

— Я т-тебе п-помогу…

— Нет! — крикнула я. — Я сказала тебе, нет. Ты забыл, что должен слушаться? — на мгновение мне стало жаль, что я накричала, но, видимо, это было необходимостью. — Я могу вернуться под утро. Спать ляжешь без меня, понял?

Он ничего не ответил и убежал вниз.

Когда я спустилась, чтобы обуться и надеть дублёнку, он даже не взглянул на меня. Обиделся из-за того, что почувствовал себя ненужным.

— Всё, я пошла.

Он не повернулся и ничего не ответил. Я смотрела на его спину. Удивительно, как всем своим видом ребёнок может показать свою обиду. Маленький, он, сутулившись, сидел и глядел в телевизор. Я видела только его пухлую щеку. Мне захотелось её чмокнуть, но этого нельзя было делать.

Я побежала к Михаилу. Из чёрного дома снова доносились крики. Когда я прибежала, Миша находился весь в работе. Копался в людях, как в машинах. Подняв на меня свои кошачьи глаза, посмотрев исподлобья, сказал:

— Тин, давай, снимай куртку и помогай.

Мы делали ровным счётом всё то, что прошлой ночью. Последовательно. Пропадая в запахе эфира, количества крови и ужасного крика и хрипа. Это был ад. Самый настоящий, в который хочется вернуться и работать в нем до посинения. Почему? Я не знаю. Но было ощущение, что это единственное сейчас правильное и нужное место.

Хуже всего было одной девочке. Пуля раздробила рёбра. Уже не раз Миша копался в них. Казалось, что он их склеивает и обратно зашивает. За вечер и ночь у неё произошло несколько клинических смертей. Это выглядело невозможным и сверхъестественным. Вот, что меня манило. Я нуждалась в чудесах. В волшебстве. Даже если это не совсем похоже на сказку.

Когда мы её вытаскивали обратно, время между промежутками её следующей смерти каждый раз сокращалось. Мы будто поддерживали затухающий огонь и знали точно, что время скоро окажется совсем ничтожным. Пока мы её спасали, пару человек уже умерло. Почему-то мы присвоили себе право выбирать жизнь, за которую будем бороться. Она совсем была маленькой. На вид чуть старше Рэна. Или это только казалось.

И вот я и Миша снова взяли передышку и сели на скамейку. Я даже подумала, что где-то здесь Рэн, но его не было.

Миша сидел, потупив голову, смотрел на свои руки.

— А чем думаешь, Миш? — мы были уже на ты.

— Ох, Тин, ох ты ж ё-ё. Что творится? Как мы пришли-то к этому, а? Ни о чем я не думаю. Ох. А ты? Ты то, что думаешь?

— А я обо всем. О сыне. О той девчонке. О себе. Обо всех…

— Да, понимаю. Вот, что я скажу. И это единственное, что сказать-то могу. И не подумай, что старый дурак бредит. Пока я здесь, смерть боится заходить. Вот так вот.

Я посмотрела на него и увидела такое упрямое выражение лица, которое никогда в жизни не видела.

— Верю, Миш, верю.

Он вдруг резко выпрямился и закрыл глаза, затаив дыхание. Я страшно на него посмотрела, а он вскочил и вперил взгляд в окно, на свой стол. Я ждала вердикта.

— Ах ты ж, ёшкин кот, померла. Да что же ты… — он сокрушенно упал на скамейку, затем снова встал и подошёл к телу.

Я с готовностью поднялась. Приготовилась к новому бою. Для меня с Мишей всё было возможным, мы хоть сто раз её к жизни вернём. Но он взял простыню и накрыл её.

— Что ты делаешь? — возмущено спросила я.

— Всё, хватит издеваться, мы знали, что она умрет.

Я протянула к ней руку.

— И как это называется? Мы столько старались. Столько боролись, чтобы придти к проигрышу? Как это называется?

— Мужество… — спокойно ответил Михаил.

Я без его разрешения сорвала с девочки простыню и стала делать массаж. Вдавливала её в стол. Так сильно, что казалось, он надломится. Но она не просыпалась. «Почему сейчас нет? Как будто она возвращалась только с согласия Миши». И тут я остановилась. До меня снизошло понимание, что я делаю. Не убирая руки, я медленно подняла голову и посмотрела на человека перед собой. А он настороженно глядел на меня.

— Хватит, Тин, это человек, а не вещь, которая может ещё прослужить. Достаточно.

— Я с этим не согласна…

— А мне, знаешь ли, все равно с чем ты согласна.

— У тебя есть коньки?

Он ухмыльнулся.

— Не надо, ты пожалеешь.

— Жаль, что ты не можешь жалеть.

Он молча повернулся и ушёл, а вернулся с белыми коньками. Я взяла их и ушла.

Придя домой, я застала Рэна в той же позе. Он даже не обернулся на меня.

— Детка, покажешь мне, как добраться до царства Аида.

Когда я это сказала, он резко обернулся, увидел в моих руках коньки и побежал ко мне.

— А за-зачем тебе?

— Хочу вернуть одну девчонку. А без тебя мне не справиться. — сказала я и опустила свою руку ему на кудри.

После этих слов он побежал одевать свой комбинезон.

Мы прошли деревню насквозь и пришли к замерзшему Танаису. Прямо как в моем сне. Это не лёд, а стекло, под которым было видно течение. Словно ещё одна река.

Я сняла сапоги, бросила их на снег и надела