Победа вопреки Сталину. Фронтовик против сталинистов - Борис Горбачевский

До самой последней минуты Сталин старался уговорить себя, что Гитлер не нападет. Даже когда 22 июня в 5 часов 30 минут утра посол Германии Шуленбург вручил Молотову ноту об объявлении Германией войны СССР, нарком иностранных дел самым нелепым, жалким образом неясно, на что он рассчитывал, стал его убеждать в отсутствии концентрации войск Красной Армии на границе, уговаривал, как ребенок, что любые сложности в межгосударственных отношениях возможно при доброй воле уладить дипломатическим путем.

Одним из самых крупных просчетов Сталина перед началом предстоящей войны, о которой он не раз говорил в своих выступлениях, было обезглавливание Красной Армии. В выступлении вождь, разумеется, ни словом не обмолвился об этом трагическом событии, о своем преступлении.

По мнению Хоффманна, в сложной внешнеполитической обстановке Вооруженные силы СССР были «до основания потрясены сталинскими чистками». Это было «болезненным проявлением, формой коллективного сумасшествия». Он отвергает ложь о советских маршалах-шпионах, допускает стремление Сталина укрепить свою власть с помощью этих убийств. Ясно одно: «Если бы не разгром военных кадров, — утверждал генерал А.В.Горбатов, — мы немца не то что до Волги, до Днепра не допустили бы». «Без тридцать седьмого года, — по мнению А.М.Василевского, — возможно, не было бы вообще войны в сорок первом году. Уничтожение большей части командиров и в значительной мере, как следствие резкое ослабление армии, обнаруженное в советско-финляндской войне, решительно ускорили нападение Германии и ее союзников на СССР». «Финская война, — вспоминал Василевский, — была для нас большим срамом и создала о нашей армии глубоко неблагоприятные впечатления за рубежом».

До войны в Красной Армии создана была и в начальном периоде активно поддерживалась «идеальная» система управления войсками. «Идеальная» для «уничтожения» своих же войск. Лучшей системы не мог бы придумать ни один Гитлер. Работала она так. Когда немцы наступали, командир советского полка докладывал обстановку в штаб дивизии и ждал приказа, что делать дальше. Дивизия передавала сведения в штаб армии и ждала команды, что делать дальше. Армия в штаб фронта, оттуда — в Ставку. Ставка докладывала Сталину и только после принятия им соответствующего решения разрабатывала план действий. Этот план доводился до фронтов, там разрабатывали свои планы и посылали их в армию и т. д. Короче, все это занимало от 6 до 10 дней.

В день нападения гитлеровской армии на СССР премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль выступил в палате общин и произнес свою историческую речь о поддержке России в борьбе с нацизмом. Сталин никогда не верил Черчиллю, но поверил Гитлеру. Пришлось менять оценки. Он внимательно прочел речь Черчилля и все донесения посольства и разведки из Лондона. Велел опубликовать речь британского премьера в самом кратком изложении.

В мемуарах «Вторая мировая война» Черчилль приводит небезынтересный эпизод:

«В августе 1942 года я впервые услышал от Сталина: «Никто из нас никогда не доверял немцам. Для нас с ними всегда был связан вопрос жизни или смерти».

Это ложь! Можно привести много сталинских высказываний противоположного характера.

Самое удивительное — поведение диктатора в ночь на 22 июня 1941 года: несмотря на точные данные разведки о сроках начала войны, а также информацию, полученную за несколько часов до нападения от двух немецких перебежчиков, он не рассказал «братьям и сестрам», как он это самое «вероломное нападение» проспал…

В книге «Воспоминания и размышления», много лет спустя изданной без купюр, Г.К.Жуков описал это событие: «В 3 часа 15 минут 22 июня на многие советские города, крупные железнодорожные узлы, порты, на военные аэродромы обрушился град бомб с армад немецких самолетов. В 3 часа 30 минут начался артиллерийский обстрел на протяжении всей немецко-советской границы. А товарищ Сталин сладко спал в окружении охраны на даче в Кунцево. Нарком приказал мне звонить Сталину. Звоню. К телефону никто не подходит. Звоню непрерывно. Наконец, слышу сонный голос генерала Власика, начальника управления охраны:

— Кто говорит?

— Начальник Генштаба Жуков. Прошу срочно соединить меня с товарищем Сталиным.

— Что? Сейчас? — изумился начальник охраны. — Товарищ Сталин спит.

— Будите немедленно: немцы бомбят наши города, началась война. — Несколько мгновений длится молчание. Наконец в трубке глухо ответили:

— Подождите.

Минуты через три к аппарату подошел Сталин. Я доложил обстановку и просил разрешения начать ответные боевые действия. Сталин молчит. Слышу лишь его тяжелое дыхание.

— Вы меня поняли? — Опять молчание.

— Будут ли указания? — настаиваю я. Наконец, как будто очнувшись, Сталин спросил:

— Где нарком?

— Говорит по ВЧ с Киевским округом.

— Поезжайте с Тимошенко в Кремль. Скажите Поскребышеву, чтобы он вызвал всех членов Политбюро».[7]

Заседание Политбюро началось в 5 часов 45 минут утра и продолжалось более 3 часов. Сталин был бледен и сидел за столом, держа в руке ненабитую табаком трубку. Жуков и Тимошенко доложили обстановку. Сталин неожиданно спросил:

— Не провокация ли это немецких генералов?

— Немцы бомбят наши города на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. Какая это провокация? — ответил Тимошенко.

— Если нужно организовать провокацию, то немецкие генералы бомбят и свои города, — сказал Сталин и, подумав немного, продолжал: — Гитлер наверняка не знает об этом. Надо срочно позвонить в германское посольство». (Любопытный диалог, не правда ли?)

Поведение Сталина в первые часы войны непостижимо абсурдно, безрассудно. Оно явно свидетельствует, что он поверил в личное ему письмо Гитлера, полученное им незадолго до начала войны. Он цеплялся бессильно за малейшую соломинку, способную предотвратить происшедшее. Мы не говорили о публикации ТАСС от 14 июня 1941 года. Речь идет прежде всего о нелепых попытках связаться с Гитлером, о стремлении Молотова по поручению Сталина попытаться выяснить у немецкого посла Шулленбурга, не является ли случившиеся провокацией немецких генералов Гитлера. Сталин никак не мог понять, что произошло непоправимое.

Обратимся к воспоминаниям генерала Мерецкова. Он рассказывает в них о тревожной обстановке, царившей в высших кругах Красной Армии накануне войны. «Уже 21 июня, — вспоминает Мерецков, — военное руководство вело себя так, как если бы война начнется уже завтра». Мерецков отправился поездом в Ленинград в ночь на 22 июня. Накануне отъезда из Москвы он встретился с министром обороны С.К.Тимошенко. Прочитаем дальше о том, что об этой встрече рассказывает Мерецков:

«Меня вызвал к себе мой непосредственный начальник, нарком обороны, находившийся последние дни в особенно напряженном состоянии. И хотя мне понятна была причина его нервного состояния, хотя я своими глазами видел, что делается на западной границе, слова наркома непривычно резко и тревожно вошли в мое сознание. Тимошенко сказал тогда: