Властелины моря - Джон Хейл

Такая технология позволяла триерам выдерживать жестокие штормы. Лишь после того, как корпус был просверлен и прошит льняными веревками, или, как сказали бы афиняне, gomphatos и linorraphos, строитель начинал скреплять его загибающимися деревянными ребрами. А если камень или вражеский таран пробьет в обшивке дыру, ее можно сразу же залатать деревом.

Далее корабел устанавливал на узком изящном корпусе некое сооружение, которое отличало греческую триеру от финикийской, – весельную деревянную раму, или parexeiresia (что в переводе означает примерно: «то, что находится за пределами зоны гребли»). Именуемая иногда аутриггером (то есть шлюпкой с выносными уключинами), эта рама была шире корпуса судна и выполняла многообразные функции.

Во-первых, здесь располагались уключины для гребцов верхнего ряда («транитов»), и широкий размах рамы позволял делать сильные гребки. Во-вторых, к раме могли крепиться боковые щиты, что было важно в бою, – они защищали гребцов верхнего ряда от вражеских копий и стрел. В-третьих, рама, в случае необходимости, прикрывалась и сверху – холщовым или деревянным навесом. На быстроходных триерах, вроде тех, что велел строить Фемистокл, легкое холщовое полотно защищало гребцов от палящего солнца. А на тяжелых триерах или военно-транспортных судах поверх рамы наводилась деревянная крыша, пригодная для перевозки пехоты и военной техники. Ну и, наконец, мощные поперечные балки, укрепленные в задней части рамы, служили для буксировки поврежденных судов либо добытых в бою трофеев.

Уже из самих размеров весельной рамы следует, что именно весла были основным двигателем триеры. На каждую полагалось по двести весел (тридцать запасных), а для этого новому флоту Фемистокла требовалось общим числом двадцать тысяч жердей из высококачественной пихты. Длинное древко заканчивалось на одном конце широкой, гладко отполированной лопастью, а на другом ручкой с набалдашником для удобства гребца. Шестьдесят два гребца на верхнем ряду – «траниты» – считались аристократией триеры. Внутри и ниже тянулись банки для пятидесяти четырех «зигитов» и такого же количества «таламитов». Последнее название происходит от слова «таламос», или трюм, ибо помещались они в самом низу, почти прямо над ватерлинией. Все гребцы располагались лицом к корме, погружая весла в воду по команде рулевого.

Корпус готов, и подходит время смолить судно. Раз в год смоловары надрезали или сдирали смолистую кору с многолетних деревьев. В случае крайней необходимости обдирали пихты, рубили их на поленья и поджигали, так что в какие-то два дня набиралось достаточно смолы. Возчики перевозили на своих повозках тысячи кувшинов смолы на строительную площадку. Поэтические метафоры «темные суда» или «черные суда» вырастают из действительности: корабли облекали в смоляную одежду.

Больше вражеских таранов и подводных рифов мастера опасались тередонов, или червей-сверлильщиков. С нашествием этих беспощадных моллюсков можно было бороться только самой тщательной уборкой, включающей в себя просушку корпуса на берегу, и просмаливанием корпуса сантиметр за сантиметром. Летом греческие моря кишат мечущими икру древоточцами, которых иногда называют «корабельными червями». Каждая крошечная личинка плавает в поисках дерева, будь то обыкновенная щепка или проходящий мимо корабль. Стоит ей только попасть на древесную поверхность, как она быстро проделывает в ней ход, действуя острыми краями своей остаточной раковины как рашпилем. Оказавшись таким образом в укрытии, существо уже никогда его не покидает, лишь подставляет переднюю часть к выходу, словно стремясь глотнуть живительной морской воды. А само меж тем при помощи находящейся сзади острой раковины внедряется все глубже и глубже и в конце концов начинает осваивать постоянно удлиняющуюся норку – свой новый дом.

Через месяц похожий на слизняка древоточец пробьется чуть не на фут вглубь. Теперь он уже готов откладывать собственные личинки, затопляя ими море. И так из раза в раз. Источенная древесина становится похожей на решето, и в какой-то момент судно может надломиться и затонуть прямо посреди моря. Даже когда оно опустится на дно, древоточец продолжает свою разрушительную работу, и в непродолжительном времени не останется и щепки, свидетельствующей о том, что корабль нашел здесь место своего последнего упокоения. А добросовестный уход – постоянное обследование корпуса, просмолка, просушка, немедленная замена части прохудившейся древесины – позволит афинской триере оставаться на плаву двадцать пять лет.

В ее конструкции предельно возможная легкость сочеталась с максимальной длиной. Все было рассчитано до грамма и сантиметра, тем не менее и тысячи деревянных гвоздей и веревочных узлов не удержали бы триеру в ровном положении даже при спокойной гребле, а уж если разыграется шторм, то и говорить не приходится. Поэтому прочность и остойчивость, каких недостает дереву, афинской триере придавали огромные hypozomata, или кольцевые тросы. Весил такой трос около 250 фунтов и насчитывал примерно 300 футов в длину. Наброшенные петлей на корпус в носовой части, тросы – по два на каждом судне – тянулись по всей его длине, проходя ниже гребной рамы. Концы уходили внутрь, где моряки туго накручивали их на кабестан или выбирали лебедкой. Подобно тому как деревянные гвозди и льняные веревки представляли собой суставы судна, тросы выполняли роль его сухожилий.

Триера оснащалась и другими веревками. Свитые из папируса, камыша, конопли, льна, они шли на оснастку мачт и парусов, служили якорными цепями, швартовами, буксирными тросами. Высокие мачты триер и широкие реи, на которых крепились паруса, делались из лучших сортов сосны или пихты. Для самих же парусов афинянки готовили на вытянутых в длину ткацких станках большие рулоны льняной ткани, которые затем сшивались в большое полотно квадратной формы. Несмотря на значительный вес и немалую цену, мачта и парус играли в сравнении с веслами второстепенную роль и накануне сражения вообще снимались с судна и хранились на берегу. Некоторые триеры на крайний случай оснащались дополнительным «корабельным парусом» и мачтой размерами поменьше.

Нос, или, вернее, «клюв» корабля был с самого начала спроектирован как часть корпуса, а в качестве последнего штриха металлисты, устанавливая на триеру ее смертельное орудие таран, обшивали «клюв» бронзой. На изготовление сотни таранов, потребных для фемистокловых триер, ушли тонны металла, это была гигантская работа производителей бронзы. Этот сплав, состоящий из девяти частей меди и одной олова, не ржавеет и потому более пригоден для морских операций, нежели железо. Некоторая часть бронзы, использовавшейся для изготовления таранов, представляла собой своего рода вторсырье – на переплавку шли мечи, затупившиеся в старых, забытых сражениях, ключи от вышедших из употребления кладовых, идолы, которым давно уже никто не поклоняется, украшения почивших женщин, отличавшихся некогда незаурядной красотой. При изготовлении таранов мастера-ремесленники использовали ту же технику, что при отливке полых бронзовых статуй богов и героев, которыми украшались храмы и святилища.

Вначале для тарана делали форму из воска и примерялись к деревянному «клюву», так чтобы впоследствии каждый нашел свое место именно на данном конкретном судне. Мастера забивали воск в «клюв», он постепенно разогревался, становился мягче и удобнее в обработке. На переднем конце тарана воск вдавливался во фланец с тремя, как на трезубце Посейдона, наконечниками. Когда воск застывал и полностью принимал нужную форму, его аккуратно отделяли от дерева и переносили в яму, заранее выкопанную на песчаном берегу.